Анна посмотрела на меня изумленно:
– Отослать Сару! Ты этого не сделаешь!
– Очень даже сделаю, – возразила я. – Это мой придворный штат, и я делаю здесь все, что мне угодно. – Сара говорит, что ты ничего не можешь сделать вопреки желаниям принца.
– Сара ошибается. Я – принцесса Оранская, и я могу делать все, что пожелаю.
Я очень гордилась собой. Я сознавала свою власть и была намерена ею воспользоваться. Я была старшей дочерью своего отца, и это придавало мне особое положение. Я хотела, чтобы не забывали об этом.
Я знала, что Анна передала наш разговор Саре Черчилль, потому что других ее замечаний я больше не слышала; но после этого Сара Черчилль и я всегда не любили друг друга.
Этот визит моих родных, как и предыдущий, был вынужденно кратким. Мой бедный отец не мог забыть, что он – изгнанник. Он был очень грустен. Я могла его понять. Я с крайней неохотой покидала свою страну, но во, всяком случае, я покидала ее с почетом. Меня не изгоняли.
Наше прощание с отцом, мачехой, сестрой и маленькой Изабеллой было очень печальным. Мы со слезами на глазах заверяли друг друга, что скоро увидимся вновь.
* * *
При гаагском дворе ощущалось напряжение. Из Англии поступали грустные известия. У короля Карла было несколько припадков – один за другим. Он был уже немолод и из-за своего образа жизни едва ли мог по-настоящему оправиться от них.
Говорили о народной печали не только в Лондоне, но и по всей стране.
Разгульная жизнь короля не лишила его симпатии, которую все к нему испытывали. Его многочисленные любовницы, его скандальные связи не имели никакого значения. Народ любил своего Веселого монарха. Ни один король не пользовался такой любовью, с тех пор как по улицам Лондона бродил высокий и красивый Эдуард IV, ловя пылким взором прекрасных женщин.
Все чаще в апартаментах фрейлин собирались за ужином гости, все чаще на этих приемах присутствовали посланцы из Англии и почти столь же часто бывал на этих вечерах и Уильям.
Я постоянно думала о том, каково сейчас приходится моему отцу, отрезанному от родины. Потом пришло известие, что он спешно отбыл в неизвестном направлении, оставив свою семью в Брюсселе, а еще через некоторое время стало известно, что он в Англии.
Мы все в напряжении ожидали дальнейшего развития событий.
Развязка наступила неожиданно. Король выздоровел. Припадки миновали, и он совсем поправился. Я могла вообразить себе, как развлекло его всеобщее возбуждение и его ядовитые насмешки над тем, как он всех их провел.
Моего отца он принял ласково. При всем своем легкомыслии Карл искренне любил свою семью и только из-за своей решимости «никогда не быть вновь изгнанником» он уступил общему требованию выгнать своего брата.
Даже те, кто любил моего отца, винили в произошедшем его самого, а не Карла. Если бы, забыв свою щепетильность, он исповедовал бы свою религию втайне, ничего бы не случилось.
Эта мысль приходила мне снова и снова. И должна признаться, когда я вспоминала, какие огорчения отец доставил всем близким, я начинала испытывать против него раздражение.
Итак, отец был снова в Англии. Но позволят ли ему остаться?
В Гааге все были настороже. Уильям немедленно принимал каждого, кто прибывал во дворец с вестями. Все ждали, чем это кончится. И, наконец, дождались. Мой отец возвращался в Брюссель. Он ехал за своей семьей и по дороге собирался остановиться в Гааге.
Тем временем до нас дошли слухи, что англичане все равно не позволят моему отцу остаться в стране. Я интересовалась его планами и встретила его со смешанным чувством радости и тревоги. Как только мы остались наедине, я спросила его, что произошло.
Он с большим чувством рассказал мне о встрече с братом.
– Карл не виноват, – сказал он. – Несмотря на своих министров… несмотря на настроения народа… он не отправил меня в изгнание.
– Значит… вы возвращаетесь в Лондон?
– Этого он также не мог допустить. На него оказывалось слишком сильное давление. Только те, кто находился в Лондоне, могут понять, какой вред мне нанес этот чудовищный заговор. Народ разъярился. На улицах кричат: «Долой папистов!» Каждому слову Тайтуса Оутса верят как Евангелию. Он вызвал взрыв ненависти к католикам.
– И вы дали им понять, что являетесь одним из них, – сказала я тоном упрека.
– Я тот, кто я есть.
– Что же будет теперь?
– Меня посылают в Шотландию.
– В Шотландию! В изгнание в Шотландию!
– Нет. На этот раз не в изгнание. На этот раз я еду с почестями. Я буду там представителем короля. Так что у меня будет полная возможность проявить себя.
Я невольно испытала чувство облегчения.
– Карл считает, что моя семья должна остаться в Лондоне. Он обещает о них позаботиться. Анне, разумеется, придется остаться, но Марии-Беатрисе, возможно, все-таки удастся поехать со мной.
– Что ж, – сказала я. – Наверное, для вас Эдинбург лучше, чем Брюссель.
Он печально улыбнулся.
– Конечно, Эдинбург не заменит мне Лондона, но он… он ближе к Лондону. – Отец помолчал и добавил: – О дочь моя! Как бы я хотел, чтобы вернулись счастливые дни!
Я снова ощутила вспышку раздражения против него. Наши дни могли бы быть счастливыми, если бы он не декларировал так открыто свою веру.
И снова печаль разлуки и мысль о том, когда же мы увидимся снова.
Это расставание я запомнила на все последующие годы.
ПОСПЕШНЫЙ БРАК
Наш священник, доктор Кен, занявший место уехавшего доктора Хупера, несмотря на невысокий рост и деликатное сложение, держался внушительно и обладал твердым характером. Он не признавал моды, не носил парик, и его лицо обрамляли длинные жидкие волосы. Он был несколько вспыльчив, но добродушен и, как и его предшественник доктор Хупер, отличался бесстрашием и всегда откровенно высказывал свое мнение, прислушиваясь только к голосу совести.
Мне он сразу же понравился, как, мне кажется, и я ему, так что я была довольна его приездом.
Уильям же выказывал к нему еще большую неприязнь, чем к доктору Хуперу. Я давно поняла, что, будь его воля, он давно бы заменил английских священников – голландцами, полностью зависящими от него.
Уже вскоре после приезда доктор Кен заметил, что Уильям обращается со мной без должного уважения. Это возмутило его, и он написал моему дяде, выражая неудовольствие по поводу «поведения принца по отношению к его жене». В заключение он добавил: «Я поговорю с ним об этом, хотя бы меня за это вытолкали за двери».
Так он и сделал. Уильяма это разозлило, но он понимал, что мало что может сделать. Положение в Англии было сложное, и ему приходилось тщательно учитывать возможное впечатление там от каждого своего поступка. Отослать доктора Кена ему было бы проще всего, но кто мог бы предсказать, какие это могло бы иметь последствия?
