Кэти пристально смотрела на череп Дофра – на нем играли красноватые отблески огня.
– Простите, но… почему вы спрашиваете?
Дофр расстегнул воротник рубашки:
– Просветите меня… Ему хватило храбрости ею заняться?
– То есть…
– Он провел вскрытие, вынул органы, а потом зашил собственную мать, лежавшую на холодном металлическом столе? Это воспоминание его преследует? Или то, что мать держала от него в тайне ужасную правду, о которой так и не поведала сыну даже перед своей смертью?
– Но откуда вам это известно?
– Читал. Все это есть у него в книге, написано черным по белому.
Кэти обхватила руками колени:
– А я было подумала, что мы сможем нормально поговорить.
Артур улыбнулся. Ее замечание совершенно его не задело.
– Сам угадаю, – ответил он, подмигивая. – Кто ищет, тот всегда находит…
Молодая женщина взяла халат и накрылась им.
– Кстати, вы заметили днем черную птицу, которая сидела на колышке? – спросил Артур.
Кэти замялась. Стоило ли продолжать эту странную беседу?
– Да, она там сидела и смотрела на нас. Черный дрозд в своем чудесном зимнем оперении. Мы с Аделиной и Кларой покормили его хлебом. Почему вас так интересует эта птица?
– Вам о чем-нибудь говорит перо богини Маат?
– Начинаете с птицы, заканчиваете пером… Не перенапрягитесь, господин Дофр.
Он захохотал:
– Черт! Постараюсь!
Кэти почувствовала, как заныл висок.
– Я ничего не знаю о пере Маат. И не уверена, что хочу узнать. Может, поговорим лучше о фотоколлаже или макраме?
– Что, простите?
– Ничего. Шутка. Что там за перо Маат?
Артур уже не улыбался:
– Маат – египетская богиня истины, справедливости, закона и миропорядка, без которых мир не сможет продолжить свое существование. Маат охраняла Древний Египет, его процветание, она уничтожала хаос. В главе сто двадцать пятой Книги мертвых
[14] есть слова о невинности, в ней говорится о всех плохих поступках, которые не одобряет Маат, об Исфет
[15] и Зле…
Он рассказывал об этом с чувством глубокого восхищения. В его зрачках плясали красные отблески.
– Глава сто двадцать пятая, – громко сказала Кэти. – Палач-125… Вся эта история с пером что-то мне напоминает.
Старик подъехал к ней, его мохнатые седые брови нависали над глазницами.
– Сто двадцать пять – это еще и сто двадцать пять граммов плоти, которые Палач заставлял жен вырезать у своих мужей.
– Кошмар какой-то.
Артур немного помолчал и продолжил:
– Вернемся к нашим баранам. Перо Маат служило для того, чтобы взвесить сердце умершего. Равновесие давало праведнику право перейти в мир богов. Если сердце было слишком легким, значит в жизни этот человек мало что сделал и мог быть наказан. Если слишком тяжелым, значит человек грешил. Воровал, притеснял, богохульничал или лгал. Да, например, лгал…
Кэти вытерла выступивший пот. Щеки у нее горели.
– Извините, но… но тут ужасно жарко.
Она посмотрела на камин.
– Зачем вы мне все это рассказываете? – спросила она дрогнувшим голосом.
Она чувствовала, что Дофр наблюдает за ней.
– Я, как и Палач-125, хотел бы владеть пером Маат.
– Но… зачем?
– Видите ли, мне кажется, вернее, не кажется, я точно знаю: Аделина что-то от меня скрывает, кроме астмы, конечно… А я не переношу, когда рядом со мной находятся лжецы.
– Кроме астмы?
– Она неожиданно закрывается то в туалете, то в ванной. Не пьет крепких напитков. Думаю, чемодан, который она засунула на самый верх в моей комнате, набит ингаляторами… Знаете, маленькие людские хитрости быстро становятся явными. Нужно лишь просто понаблюдать.
– Я весь день проговорила с ней и… ничего не заметила. Вы, скорее всего, ошибаетесь.
– Не ошибаюсь.
Стало слышно, как потрескивает огонь.
– В таком случае у Аделины, видимо, есть причины на то, чтобы ничего не говорить, и это ее полное право. У каждого из нас свои скелеты в шкафу. Но вам, как я погляжу, до всего есть дело.
Он посмотрел прямо ей в глаза:
– Здесь мне дело есть до всего.
Кэти уже хотела подняться, чтобы прекратить этот разговор, но неожиданно вошла Аделина.
– Ну вот, помянешь черта… – прошептал Дофр и щелкнул пальцами. – Персик мой, налей нам по стаканчику, хорошо? Кэти, вам водки?
– Почему бы и нет? Расслаблюсь немного.
Аделина наполнила две рюмки. Артур мысленно раздевал ее взглядом.
– Аллергия на водку? – поддел он ее.
– Нет, мне просто от алкоголя плохо, – извинилась Аделина. – Предпочитаю апельсиновый сок.
Он легко провел рукой по ее спине.
– Вот мой огонь… Это кимоно тебе очень идет. Тебе нравится красный цвет, так?
– Ты выбрал что надо. Эта вещь… само совершенство.
Они чокнулись.
– Скажи, Кэти, музыка, которая на повторе играет в лаборатории, откуда она?
Кэти залпом выпила водку. «Аделина астматик…»
– Кэти?
– Да, извини, – ответила она, морщась. – «Девушка и смерть» Шуберта. Я столько раз слышала эту мелодию, что уже ненавижу этот струнный квартет. Самое ужасное – Давид забыл дома наушники. Боюсь, нам каждый вечер придется ее слушать.
– Да уж, как-то маньячно звучит!
– Это музыка для писателя, – вмешался Артур. – Он находит свой собственный ритм и мысли под звучание музыкальных инструментов. Как убийца, который проникается образом жизни своей жертвы, прежде чем перейти к действию.
– Сравнили тоже! – возмутилась Кэти.
Аделина села рядом с ней:
– Кстати, музыка навеяла… Когда я была маленькой, то всегда ставила кассету у себя в комнате. И когда делала домашнее задание, то на каждый предмет у меня была своя песня. Алгебру без «Хейди» вообще не могла закончить. Когда писала сочинение, то ставила «Заколдованную карусель» Поллюкса. А историю делала под «Капитана Флама». Удивительно, но иначе ничего не получалось. Такая как бы традиция была. Только что вспомнила. Неприятно вспоминать, м-да…
