– Давид? – позвала его Аделина.
Он не отвечал, склонившись над своей «Rheinmetall»
[17]. Сошедший с ума пианист, погрузившийся в эйфорию сочинительства. Рядом с Давидом стояла початая бутылка виски «Chivas».
– Я вам не помешаю? – снова обратилась к нему Аделина.
Давид резко обернулся, его зрачки были расширены, в них танцевали блики напечатанных букв. Он потер лоб, отпил глоток из бутылки, затем опять согнулся над машинкой.
– Вы такой разговорчивый… – вновь заговорила Аделина. – Прямо как мой отец…
Ноль реакции. Милейший тип, однако… Она встала у него за спиной.
«Он волок ее за волосы, ее темная шевелюра спуталась. У нее даже не было сил закри… чать», – закончила она про себя мысль Давида, пока тот допечатывал последнее слово. Она посмотрела на банки с мухами. Некрофаги… которых кормят разлагающейся плотью…
«Это, значит, ты заведуешь бойней? – подумала она, склонившись над фотографией одного из ученых. Огромный, бородатый, в солнцезащитных очках, он позировал, стоя между двумя тушами. – Ты не очень-то похож на ученого в этой своей повязочке. Добро пожаловать в „Macabre Land“!
[18] Что заставило тебя заниматься столь мрачным ремеслом?» А его, Миллера? Таксидермист. Она никогда не смогла бы заснуть рядом с таким типом. А он был чертовски обаятельным. Но что-то скрывалось за этим его обаянием.
Перед уходом она немного замялась у двери. Затем вернулась вглубь комнаты. Фотография… Гигант в маске…
Она вытащила снимок из рамки:
– Давид?
– Секундочку! Секундочку! – Он нервно обернулся. От него несло виски. – Послушайте, Аделина, мне нужно сосредоточиться! Я ненавижу, когда мне мешают во время того, как я пишу!
Она сунула фотографию ему под нос:
– Вы помните Кристиана, водителя?
– Кристиана? Да, и?..
Она указала ногтем на гиганта:
– Посмотрите на правую руку этого парня. Не хватает указательного пальца. Видите? Как у Кристиана…
– Покажите-ка.
Он схватил снимок.
– А вы очень наблюдательны… Хотя от Кристиана тут только рост.
– Еще бы, очки, борода, повязка…
Аделина обиженно забрала фотографию и снова стала изучать энтомолога. Вдруг Давид схватил женщину за руку и выхватил снимок:
– Видели? Там! Сзади!
Аделина наклонилась:
– Ага, дата. И что?
Всплеск адреналина. Давид порылся в документах, он был почти в трансе. Фотография. Череп. Череп второго ребенка.
Он поставил обе фотографии рядом, одну лицевой стороной, другую тыльной. «10–10-05». «101005»…
«10–10-05» – дата на фотографии энтомолога, «101005» – татуировка на черепе ребенка.
– Что это за ребенок? – прошептала, морщась, Аделина. – Как он связан с Палачом, о котором постоянно говорит Артур? С типом, который заставлял отрезать кусочки плоти и взвешивал их на весах? Ужас какой…
Давид погрузился в бумаги, мозг его заработал.
– Он делал числовую татуировку на детях жертв. Номера… Нет, подождите, это невозможно… Совпадение… Всего лишь совпадение…
Аделина приблизилась и положила руку ему на плечо.
– Давид… Вы меня пугаете.
Давид схватил другой снимок. Маленького мальчика. Часть черепа скрыта татуировкой. Номер. Шесть цифр, которые он знал наизусть.
– Вот! Черт! Нет! Как я был слеп!
Он бросился в гостиную. Свет. Стремянка, он взял ее в кладовке за кухней. Дуб. Аделина в панике последовала за ним.
– Да объясните же, что происходит, черт возьми!
Давид второпях взобрался по ступенькам лестницы наверх. Его мокрая от пота рубашка выбилась из джинсов.
– Отметина, вверху ствола! Помните дату?
– Не помню. 1700 какой-то?
Давид потрогал пальцами надпись, в которую залили серебро, за века окислившееся и ставшее черного цвета.
– Ну? – не утерпела Аделина.
– «Oktober 1703»! 101703! Число, вытатуированное на первом ребенке! Сыне Паскаль и Жоржа Дюмортье!
Молодая женщина некоторое время не могла произнести ни слова.
– Так, ладно! Без паники! Вы же не хотите сказать, что номера, которые серийный убийца придумал набивать на черепах детей более двадцати пяти лет назад… находятся… находятся здесь, что они спрятаны в этом шале?
– Не спрятаны! Они у нас под носом! И идут по порядку! Сначала вот этот, Кэти заметила его, когда мы приехали. Потом дата на фото энтомолога… Второй ребенок…
Давид спустился и потер руки. Малыши, которых оставили в живых… Удары сердца… Номера… Искалеченный дуб…
– Черт, вас что, это не пугает? Что все это значит? – заорала на него Аделина. – Отвечайте! Отвечайте же!
В глубине древесного ствола раздался ужасный треск, кровля по всему шале заходила ходуном. Давид вздрогнул. Аделина почувствовала в груди ком. Сейчас он разрастется и ей нечем будет дышать. Астма…
– Идите спать, – посоветовал ей Давид, прижимаясь ухом к ледяной на ощупь коре, как врач, слушающий больного с помощью стетоскопа. – Не знаю, что тут происходит, но эти числа… Мне кажется, вы должны о них забыть… О них нужно забыть…
И он остался один, вокруг царила ночь.
Он улыбался.
От страха не бегут. Его проживают.
Он это обожал.
16
Скрючившись за деревом, Эмма зажала себе рот рукой. Главное – не заорать! «Только крикни… Крикни хоть раз, и конец…»
Разогнуть, согнуть. Разогнуть, согнуть. Чтобы кровь побежала по пальцам. Разжать, сжать. И уйти.
«Ты должна уйти. Уходи, иначе сдохнешь. Следы шин… Иди по следам шин… Твои следы. Он выследит тебя. Поймает. Пустит кровь!»
Упорная борьба организма с враждебной ему средой. Страх.
Белое холодное солнце на фоне уходящего в бесконечность горизонта из голых стволов и спутанных ветвей.
Лес ночных кошмаров.
