Аделина вытащила бумажный носовой платок и промокнула уголки глаз. Кэти не двигалась, ей было плохо, но она слушала с большим интересом.
– В тот день, когда родители поехали по магазинам, мы с братьями и с Дакари спустились в подвал, взяли с собой кольт М1889… И… пулю для шестизарядного барабана. Пулю братья стащили из сейфа… Дакари, такой толстячок, он… как сейчас помню… он не хотел спускаться… Но они высмеяли его… и я тоже, я тоже смеялась… Мы обзывали его трусишкой… Подростковая ерунда, которой ребята в двенадцать лет только и занимаются… На что угодно можно согласиться, лишь бы не дразнили… И Дакари спустился с ними вниз… Ему было ужасно страшно… Они его немного подтолкнули… Это…
Аделина остановилась, открыла рот, опустила голову. Кэти сделала нечеловеческое усилие:
– Они и тебе сказали спуститься?
– Они приказали мне уйти в комнату… Но я все видела… Я хотела все видеть! В подвале была свалена куча бетонных блоков. Я спряталась за одним из них. Мальчики сели вокруг отцовского верстака, выключили свет и зажгли свечу. Их… Я до сих пор вижу их лица… Тени под глазами, щеки. Как призраки… И кольт лежит посередине. Они поставили кассету с военными песнями. Пели по-немецки, орали… так орали… Я не могла пошевелиться от ужаса… Дакари сидел прямо напротив меня… Я до сих пор помню его взгляд… Взгляд животного, которое ведут на убой, а он идет и идет, идет и идет. Эрик сказал ему: «Ты мужчина? Если да, бери револьвер и приставь к виску. Мы с Паскалем уже так делали. Мы теперь настоящие мужчины! А ты должен доказать нам, что не боишься. Так должен будет сделать каждый, чтобы стать членом нашей группы».
Аделина говорила с отстраненным видом, но ей казалось, что она заново переживает ту сцену. Слова, картинки, все возвращалось к ней с ужасающей четкостью.
– Помню, я подумала в ту секунду: «Он нажмет на курок и погибнет». Мне… мне это было очевидно… Что Дакари умрет. Мне следовало закричать, пригрозить, что я все расскажу, но… я не пошевелилась. Я так и осталась сидеть за бетонным блоком и продолжала наблюдать… Я была в ужасе, но смотрела как завороженная… Дакари взял револьвер, но у него так сильно тряслись руки, что… что он не мог его удержать… И… и тогда он положил его обратно и закричал: «Нет! Не могу! Не могу…» Он плакал… из носа текли сопли… Он хотел встать… но Эрик положил руку ему на плечо, крепко так, он был сильнее. «Бери! Бери револьвер, жми на курок!» И музыка орала из радио! Ужас какой-то! И тут Паскаль пришел в ярость, впихнул Дакари кольт в руки, заставил приставить к виску и… пока Эрик… держал того, чтобы он не двигался… на…
Аделина замолчала, потом разрыдалась:
– …он на… нажал… на ку… курок… Его… его Паскаль с Эриком… убили… Дакари… Когда… когда я начала… орать… они… они сказали, что… что толстяк сам… сам нажал… что… что, если я сообщу… правду, они… они пропадут… пропадут навсегда… что я их… никогда больше… не увижу… И… и когда пришли полицейские… я… я…
– Солгала…
Аделина высморкалась. У нее тряслись губы и руки.
– Я… не лгала… По крайней мере, я… этого не понимала… Я… сказала, как лучше… То, в чем… я себя убедила… Дакари нажал на курок… сам… Через неделю… у меня начался первый приступ астмы. И… и Дакари… снится мне каждую ночь… каждую ночь в голове… военные марши… Вот что значит держать ложь в себе… Она разъедает твое тело и душу… Давид прав… Гнойники нужно вскрывать.
Аделина поднялась. Ноги у нее были как ватные.
– Поверить не могу, – пролепетала она. – Я первый раз рассказываю об этом… Восемнадцать лет прошло… Все как-то само… Прямо как у Давида, когда он пишет свои… свои ужасы… Ты не поверишь, конечно, но мы… мы с ним очень похожи… У нас есть своя тайна… Мрачная тайна… И… и я думаю, что мы собрались здесь именно поэтому…
31
И дверь напротив медленно открылась, в проеме показался огромный сапог…
Невероятно тяжелые шаги… После каждого шага на полу остаются мокрые следы снега и крови.
Мокрые следы! В спешке Марион не успела вытереть свои.
Он вспорет ее. Перережет горло и подвесит за ноги. Пока дикие звери не вырвут у нее внутренности. Долгая и мучительная пытка. Она застонала про себя.
Подбитые мехом сапоги остановились в пятидесяти сантиметрах от ее лица. Чья-то рука нажала на пружины прямо над ней. Все сильнее и сильнее. И снова, снова, снова! Марион вжалась в пол, закусив руку.
Потом сдернутый с нечеловеческой силой матрас исчез.
И тогда она увидела лицо этого чудовища, которое от нее отделял металлический каркас кровати.
– Сучка! Все вы сучки! Сейчас ты поймешь, что значит страдать! – прорычал он, злобно захохотав.
Он провел лезвием по металлу, произведя ужасающий звук.
Давид резко вырвал лист из машинки, потом вставил новый. Сделал три глотка виски и потер лоб тыльной стороной ладони. Марион должна полностью заполнить его мысли. Марион… Нужно думать только о Марион. Не о Кэти, «Кэти, что ты наделала!», не о Кларе, «милая моя малышка». Только о Марион.
«Роман, значит, захотел?! Будет тебе роман! Не разочаруешься! Старая сволочь!»
Он сделал звук громче. От музыки задрожали стены. В его жилах тек виски. Давид, словно пианист-виртуоз, размял пальцы перед опухшими глазами и наконец опустил руки на клавиши… На потолке дрожала огромная тень… демоническая тень.
Убийца со звериным рыком отбросил металлический каркас и схватил Марион за волосы. Он оторвал ее от пола, и женщина бессильно молотила руками по воздуху. Она начала умолять его оставить ее в живых. Он больше всего обожал, когда его умоляли.
– Сжальтесь! Сжальтесь!
Чем истовее она молила, тем больше он ликовал. Член его болезненно налился кровью. Он сорвал с женщины одежду, поднял ее за трусы, вытащил ее на улицу и волоком поволок по снегу за шале. В свободной руке убийца нес моток крепкой веревки. Снег и лед обжигали кожу несчастной, в то время как ветки, корни и стволы деревьев, меж которых, не разбирая дороги, ее тянул за собой великан, исцарапали руки, ноги, бока и спину Марион. Несколько раз ей казалось, что жестокое чудовище вот-вот оторвет ей руку. Вскоре запах разлагающегося мяса стал настолько сильным, что Марион вырвало, тогда Палач связал ей ноги и перебросил веревку через толстую ветвь.
Женщина почувствовала, как ее тело оторвалось от земли. Нейлоновые нити впились ей в кожу. К голове прилила кровь. Холод пронизывал женщину до самых костей. Она извивалась, кричала – но тщетно. Палач, словно не обращая на нее больше внимания, вернулся в несущее смерть шале. Увидев рядом с собой черные разделанные и подвешенные так же, на веревках, свиные туши, кишащие отвратительными личинками, Марион почти потеряла сознание.
Она хотела умереть.
Однако худшее было еще впереди…
Не закончив печатать, Давид вытащил лист из машинки и положил его к остальным. Потом схватил папку с делом Палача, взгляд его блуждал.
