Эмма замолчала и выключила лампу. В следующее мгновение Давида ослепил луч фонаря, направленный ему прямо в лицо. Он зажмурился, стараясь защитить глаза от яркого света.
Эта девица – настоящая сумасшедшая, с неудержимой тягой разрушения вокруг себя всего и всех. Но пока что она его не убила… Свет фонаря в лицо… Мрачное предзнаменование… Она будет его мучить.
В этот момент Давид отчетливо понял, что с его семьей случилась беда. В доме слишком тихо. Почему ни Кэти, ни Клара не реагируют на крики Эммы? Где Аделина?
– Эмма… Скажите что-нибудь… Прошу вас… Чего вы… чего вы от меня хотите?
Как найти верные слова, жесты, чтобы не задеть ее? Как утихомирить ее бушующую ярость?
Ослепленный, он различал лишь черный силуэт.
– Эмма, я сейчас встану, возьму ведро и… сам все сожгу. Я… я должен сам… Я сделаю это… чтобы доказать вам, что искренне сожалею о случившемся. И я перепишу свой роман. Только для вас. Он вам обязательно понравится…
– Это было бы слишком легко, – жестко ответила она. – Вы должны в полной мере ощутить каждое написанное вами слово. Так что эти семь страниц гадостей, вы их сожрете, сожрете все до последнего клочка.
– Нет, Эмма! Я…
В доносившемся из темноты голосе послышался металл.
– Совет – закройте рот и выполняйте. Вы сами виноваты. Только вы! Мы не в ответе за ваш дебилизм.
Казалось, Эмма вот-вот взорвется. Давид знал, что она полна решимости, что пойдет до конца.
Если он не послушается, то непременно умрет.
Он взял со стола лист бумаги, разорвал его на мелкие кусочки и засунул себе в рот. Вкус чернил был отвратительным. Он стал жевать бумагу, пока та не пропиталась слюной, и затем, морщась, проглотил первый комок.
– Прошу вас, Эмма… Это отвратительно. Я не…
Свет фонаря запрыгал. Эмма поднялась. Давид почувствовал дуло ружья у своего виска.
Она пододвинула к нему чистый лист:
– Еще слово – и количество увеличивается на одну страницу.
– Нет, Эмма! Нет! Я…
Вместо ответа поверх оставшихся шести страниц, которые Давиду еще предстояло проглотить, легла дополнительная.
– Поверьте, мне вовсе не приятно поступать с вами таким образом. Но если мы не выработаем определенные правила, через месяц тут будет царить полная анархия. Надо много работать, чтобы у нас все получилось, Давид Миллер, но мы сможем. Уверена, сможем…
О чем она говорит? Эмма совсем слетела с катушек. Какая работа? Что сможем? Месяц! Месяц! Она не собиралась его убивать! Она собиралась помешать Давиду уйти! Хотела любым способом удержать его в этой тюрьме. Кристиан! Возможно, он вообще никогда не приедет!
Давид порвал второй лист и проглотил отвратительную смесь чернил и целлюлозы. Эмма снова отошла, держа его на мушке.
Почему Артур позволил ей сжечь рукопись? Разозлился? Но ведь он так желал эту книгу!
Давид чего-то не понимал, туман в голове еще не полностью рассеялся. Одно было ясно – Артур использовал Эмму, чтобы удержать его, сделать своим узником, как он использовал ее, чтобы убить Гринча. Манипулировать же самой Эммой он мог благодаря ее психологической неуравновешенности и приступам сумасшествия, контролировать которые умел только он. Так Эмма стала его ногами и руками.
Лучше, чем в любом романе.
В изодранной одежде, обессиленная, Эмма появилась в шале, в этом всеми забытом месте, очень вовремя. Шизофреничка оказывается нос к носу с психологом… Но теперь Эмма говорила на чистом французском, даже без намека на акцент…
В мозгу Давида появилась ужасная мысль. Появилась и исчезла… В горле пересохло. Ему казалось, что язык не помещается во рту. К жажде, вызванной алкоголем, теперь добавилась еще одна пытка. Ему нужно было выпить воды. И немедленно.
Попросить, но не словами.
Стараясь не делать резких движений, Давид взял со стола ручку и написал: «Воды». Потом положил лист и ручку перед собой.
Ручка была ему нужна, чтобы кое-что проверить. Нечто совершенно немыслимое, но что могло, однако, объяснить происходившее сумасшествие.
Его пальцы дрожали. Он спрятал руки за спину.
Эмма осторожно приблизилась. Желтое пятно фонаря раскачивалось в темноте. Вдруг Давид закашлялся и выплюнул бумажный комок.
Эмма схватила записку.
«Возьми ручку! – подумал Давид, отплевываясь. – Возьми эту чертову ручку и напиши что-нибудь! Ну же!»
– А волшебное слово? – спросила Эмма с издевкой, пододвигая к Давиду его записку.
Вытирая рот платком, он вывел на бумаге: «Пожалуйста».
– Воды не получите, – бесстрастно произнесла она. – Наказание должно быть полным. Продолжайте! – потребовала она, резким жестом скинув стопку бумаги на пол. – Набейте себе брюхо своими глупостями!
Она унижала его, а Давид послушно жевал и проглатывал следующие кусочки бумаги…
Эмма безжалостно наблюдала за ним. После долгого молчания она наконец проговорила:
– Думаю, нам надо бы выбраться наружу. Полагаю, мне следует подвесить вас за ноги, отрезать вам член и запихать его в ваш поганый рот. Да, так и сделаем.
Давид держался за живот. У него кружилась голова, было тяжело дышать.
– Эмма… Вы… Я вас послушался… Я все съел… До последнего грамма… – взмолился он, губы и язык у него были черными.
– Вы просто поддались угрозам. Жизнь себе спасали. Вы что, меня совсем за дуру держите, чертов эгоист? За Dummkopf! Ду-у-у-ру!
Она вышла из тени и прицелилась ему в грудь:
– Поворачивайтесь и выходите из комнаты!
– Эмма! Прошу вас…
– Повор-р-р-р-рачивайтесь! – прорычала она с искаженным лицом.
Давид подчинился, поднял руки над головой, Эмма встала за ним. Впереди – коридор смерти. Они миновали запертую на ключ комнату и остановились у спальни Эммы. В глубине блеснул металл. Потом показались горящие глаза.
– Артур! Прошу вас! Скажите ей…
Старик снова исчез в темноте.
– Артур! Артур!
От удара в спину Давид пошатнулся. Эмма толкнула его к двери.
– Быстро, внутрь!
Он упал на пол. Умоляюще посмотрел на нее:
– Прошу вас… Не трогайте их…
– Все могло быть так просто, Давид… Но вы со своей дурной головой…
Эмма снова замахнулась и со всей силы ударила его в пах. Давид пополз в комнату.
– Артур мне поможет… Да, Артур мне поможет… – сказала она ему. – У нас все получится, милый… Времени для этого сколько угодно…
Она закрыла за ним дверь на замок.
Давид скорчился на полу, он едва мог дышать. Когда он закрыл глаза, сквозь боль со всей очевидностью проступила мысль: он вдруг понял, почему находится в этом лесном аду, где никто не может услышать его криков.
