— О нет! Оливия замечательный человек.
— Так говорили и об ее отце.
Мне трудно было сдержаться и промолчать. Я начинала яснее понимать ситуацию, видела свою мать так отчетливо, как никогда раньше. В детстве она была одной из богинь, населявших мой мир. Теперь иллюзии были отброшены, я уже не смотрела на жизнь сквозь розовые очки и с каждой минутой чувствовала себя более подавленной.
Через некоторое время пришла Эвертон — она опасалась, что мама утомилась — и отвела меня в мою комнату — белую, оштукатуренную, с высоким потолком; ее окна выходили на балкон с кованой железной решеткой. Я вышла и прямо ахнула — так прекрасен был открывшийся оттуда вид. При раннем вечернем освещении далекие горы казались окрашенными в синие тона. В саду росла масса цветов — красных, лиловых, синих. Воздух был напоен их ароматом.
Я подумала, как здесь красиво, и представила себе маму и капитана Кармайкла, приехавших сюда, чтобы осуществить свою мечту, и увидевших, что действительность не совсем отвечает их надежам.
Их любовь не выдержала испытания. Старая как мир история… Но он, по крайней мере, от всего отказался ради нее, хотя потом сожалел об этом и уехал.
То, что и мама испытывала сожаления, сомнений не вызывало.
Я распаковала чемоданы, развесила свои платья. Потом переоделась и спустилась в столовую.
К обеду мама встала и надела поверх своего ночного костюма розовый шелковый халатик. С распущенными каштановыми волосами она выглядела очень романтично. Правда, оттенок у них был не совсем такой, как раньше — может быть, Эвертон не удавалось достать здесь необходимые ополаскиватели?
В доме был уютный внутренний дворик с кустами бугенвиллии вдоль стен. Там стоял стол, и я поняла, что мама обычно обедает во дворе.
Дворик был очаровательный, но мама этого не замечала. Все ее мысли витали вокруг веселой светской жизни, которой она была здесь лишёна.
Вечером, ложась спать, я чувствовала себя растерянной, подавленной.
С тоской подумала я о Трессидор Мэноре и о том, что все сложилось бы совсем иначе, прими я предложение кузины Мэри.
Меня всегда удивляло, как быстро можно привыкнуть к новому образу жизни. Окружающая меня обстановка была такой мирной, такой живописной, что она принесла некоторое умиротворение моему измученному духу. Я сидела в саду и читала, немного шила, потому что Эвертон постоянно трудилась над мамиными туалетами и была благодарна за помощь. Мне было очень жаль, что Оливия не приехала со мной — как приятно было бы беседовать с ней. Однако я не смогла бы передать ей свой разговор с Рози. В конце концов, ведь он был ее отцом. Не смогла бы говорить и о Джереми Брендоне, Мне хотелось никогда больше о нем не вспоминать. Но мы были бы вместе, а Оливия принадлежала к тем немногим людям, кто еще внушал мне уважение.
Я стала циничной.
Мама обратила на это внимание.
— Ты очень повзрослела, Кэролайн, — сказала она как-то вечером, когда мы ужинали на воздухе. — Ты привлекательна, но как-то необычно. Наверное, тут дело в твоих зеленых глазах. Они никогда еще не были такими яркими. Кажется, будто ты видишь в темноте.
— Может быть, им видны темные людские тайны.
Мама пожала плечами. Ей самой никогда не хотелось заглядывать в чужие мысли — она была поглощена своими собственными.
— Я думаю, что тебе пошли бы изумруды… серьги… кулоны… От них цвет твоих глаз стал бы еще более интенсивным. И, конечно, тебе следует почаще ходить в зеленом. Эвертон сказала, что ей хотелось бы заняться твоим гардеробом. Это правильно, что ты носишь высокую прическу: она подходит к твоему лбу. Эвертон никогда бы не подумала, что высокий лоб может так украшать человека. Ты из-за него кажешься старше, но, с другой стороны, он придает тебе особую прелесть. Тебя нельзя назвать хорошенькой, но ты выглядишь… интересной.
— Спасибо. Приятно, что я все же не полное ничтожество.
— О тебе этого никогда нельзя было сказать. Не то что бедняжка Оливия. Значит, девочке не сделали еще ни одного предложения. Кто знает, может быть, и вообще не сделают. А ты привлекла внимание даже и не выезжая!
— Это мое предполагаемое наследство привлекло внимание, мама, а не я.
Она кивнула.
— Знаешь, я не осуждаю молодых людей, не располагающих средствами. Жить всем хочется.
— На их месте я предпочла бы жить за счет собственного труда.
— Но ты не на их месте, а во многих отношениях ты прямо не от мира сего. Слава Богу, у тебя есть хоть этот маленький доход, но в действительности это просто жалкие гроши. Роберт Трессидор оказался очень скупым.
Как ни странно, я встала на его защиту.
— Вам, однако, он назначил содержание.
— Такое же мизерное, как твой доход! Мог бы дать и побольше! На его состоянии это никак не отразилось бы. Он так опасался, что Джок воспользуется его деньгами, что назначил мне сумму, едва достаточную для выживания… И сделал это только из боязни утратить свою репутацию благородного человека.
— Это было давно. Постараемся забыть обо всем этом. Здесь так красиво.
— Такая тоска, — простонала она и впала в меланхолию, вспомнив о прежнем светском водовороте.
Время от времени садовник Жак ездил на своей двуколке в соседний городок, и я иногда отправлялась с ним. Я бродила по улицам, пока он занимался своими делами, а в назначенный час возвращалась к тому месту, где он оставлял двуколку. Мне нравилось заходить в местные лавочки и разговаривать с людьми; садиться прямо на улице за один из столиков, стоящих перед кафе среди горшков с цветущими растениями, и выпивать чашечку кофе или аперитив.
Все это доставило бы мне большое удовольствие в прежние времена, предшествовавшие моему «пробуждению», как я это называла.
Мне кажется, я стала более проницательной. Маму я видела теперь без прикрас, понимала, что она эгоистична и находит прибежище в воображаемой болезни, которая помогает ей справиться со скукой, порождаемой поверхностным умом.
Я размышляла над силой ее привязанности к Джоку Кармайклу. Мне хотелось бы лучше знать его: я чувствовала, что мы могли бы что-то значить друг для друга. Я прекрасно понимала его сожаления, его потребность уехать. Он во всяком случае пожертвовал карьерой ради своей любви, и это его выгодно отличало от Джереми Брендона.
Я много гуляла по живописным окрестностям, часто добиралась до городка. Владельцы магазинов начали уже меня узнавать, и это мне было приятно. Они окликали меня, втягивали в разговор. Несмотря на хорошее знание французского языка, мне случалось насмешить их неправильным употреблением грамматических форм. Я познакомилась со многими: с женщиной, приходившей из своей деревни по средам продавать овощи на лотке; с девушками, работавшими в кафе; с булочником, который вытаскивал лопатой длинные хрустящие булки из печки в пекарне и тут же продавал их еще горячими своим постоянным клиентам; с модисткой, выставлявшей по примеру своих парижских коллег только одну шляпку в витрине; с портнихой, чье окно, наоборот, ломилось от созданных ею нарядов; даже с продавцом скобяных товаров, в лавку к которому я как-то зашла с нашей служанкой, чтобы купить кастрюлю.
