— Ну, это фантазии! Она привыкнет к прислуге.
Когда миссис Салливан вернулась, Гертруда рассказала о своей встрече с Нэнси Грант и попросила доктора, который знал историю ее детства и часто слышал о Нэнси, побывать у нее.
— Это будет благотворительный визит, потому что Нэнси, скорее всего, без гроша.
— Ничего, — ответил доктор, — если надо, я схожу к ней сегодня же, а завтра заеду сюда, чтобы сообщить, как она, и выслушать окончание вашего рассказа. Но Гертруда, дитя мое, пойдите, смените обувь, если сами не хотите расхвораться!
Миссис Салливан была в восторге от доктора Джереми, и когда он вышел, стала его расхваливать, хотя вообще-то недолюбливала людей его профессии.
— Как он не похож на других врачей, — сказала она, — как он добр и любезен! Я могла говорить с ним о своем здоровье так же свободно, как с тобой.
После ужина мистер Купер отправился спать, а миссис Салливан, лежа на своем диване, наслаждалась редкими минутами, когда она оставалась наедине с Гертрудой. Вопреки опасениям, она согласилась нанять прислугу. Гертруда посоветовала ей взять Дженни Миллер, и было решено поговорить с ней завтра утром.
Десять часов. В доме тихо. Мистер Купер крепко спит. Миссис Салливан также уснула, приняв лекарство, прописанное доктором Джереми. Одна Гертруда не спит. Она заперла двери, прибралась в квартире и теперь может немного почитать, помечтать и помолиться. Положение ее не из легких. Ей предстоят тяжелые испытания, на ней лежит огромная ответственность. Но совесть ее спокойна: она сделала все, что могла.
Глава XXV
Видение
Наступили каникулы, во время которых Гертруде было легче справляться со своими многочисленными обязанностями. Дженни Миллер согласилась пойти к ним в услужение; ей не слишком нравилось жить вдали от семьи, но она не могла ответить отказом Гертруде, которая так много сделала для ее родителей. Она была чистоплотна, сообразительна и вскоре смогла заменить миссис Салливан во всех работах по дому. Это дало Гертруде возможность чаще посещать Нэнси, болезнь которой проходила самый опасный период и требовала много хлопот.
Она просиживала ночи у постели больной, которая, несмотря на жар и беспамятство, перестала пугаться присутствия девушки. В бреду Нэнси часто упоминала имя Герти: то она говорила с ней, то ей казалось, что это мать Герти пришла узнать, что Нэнси сделала с ее ребенком. Тогда она доходила до крайнего возбуждения. Постоянные уверения Гертруды и все ее старания облегчить страдания больной убедили Нэнси, что мать девочки, перед которой она была виновата, нашла свою Герти живой и здоровой и не знала о тех мучениях, которым ее подвергали.
В последнюю ночь перед смертью Нэнси особенно сильно металась и бредила. И часто повторяла имя Герти. Гертруда прислушивалась. Она все надеялась, что в бессвязной речи умирающей ей удастся уловить хоть что-нибудь о своей семье.
Вдруг Нэнси, обращаясь к кому-то, громко вскрикнула:
— Стив! Стив! Отдай мне часы! А куда ты дел кольца? Ведь с меня спросят! Что же я скажу?
Затем, неожиданно дрогнувшим голосом, она прошептала:
— Нет, нет, Стив, не бойся, я не скажу! Никогда, никогда!
Внезапно ее взгляд упал на Гертруду; дрожь пробежала по ее телу, и, на минуту придя в себя, она воскликнула:
— Ты слышала? Ты скажешь? Берегись, если скажешь!..
Она поднялась было, но, обессиленная, без чувств грохнулась навзничь. Гертруда в ужасе бросилась за Миллерами. Испугавшись, что ее присутствие слишком раздражает умирающую, она оставила их у постели, а сама ушла в другой конец квартиры, чтобы немного успокоиться. Через час миссис Миллер подошла к ней и сказала, что Нэнси лежит без движения и еле дышит. На рассвете миссис Миллер объявила ей, что Нэнси скончалась.
Не прошло и трех недель со дня смерти Нэнси Грант, как и Пол Купер тихо уснул вечным сном…
Герти очень тосковала по Эмилии, от которой не поступало никаких известий. За все время было только одно письмо от миссис Эллис из Гаваны. Грэмы жили там в отеле, который был заселен приезжими из Бостона, Нью-Йорка и других северных городов.
«Не могу сказать, — писала миссис Эллис, — чтобы путешествие было особенно приятным. Я более всего желала бы поскорее возвратиться живой и здоровой домой, причем не только для себя, но и для Эмилии. Удобств здесь нет никаких; в целом доме не найдешь ни ковра, ни камина, хотя по утрам бывает очень холодно.
В этом же отеле живет одна вдова со своим братом и двумя племянницами. Дама эта страшно задается и любит, чтобы за ней ухаживали. Мистер Грэм устраивает для нее прогулки — то верхом, то в экипаже. Смешно смотреть, право! Человеку под семьдесят! Эмилия, конечно, молчит, но я знаю, что ей здесь не нравится, и ей тоже хотелось бы поскорее вернуться в Бостон.
Я так хочу домой, но очень боюсь этого ужасного парохода. По дороге сюда я чуть не умерла от морской болезни, не знаю, что будет со мной на обратном пути».
Гертруда часто писала Эмилии; но так как ее письма обязательно проходили через руки миссис Эллис, она не могла писать с той откровенностью, с какой привыкла делиться с Эмилией всем, что было у нее на душе.
Из Индии приходили вести от Вильяма Салливана. Удачливый в делах, счастливый в разлуке тем, что его любимые спокойно пользуются плодами его трудов, он в своих письмах передавал наполнявшую его радость.
Однажды вечером, спустя несколько недель после смерти мистера Купера, Гертруда сидела с распечатанным письмом в руках. Судя по множеству марок на конверте, легко было понять, откуда оно пришло. В третий раз она читала его миссис Салливан, которая уже не вставала с постели. Письмо было полно самых блестящих надежд. И сердце Гертруды сжималось, когда она перечитывала то место, где Вилли писал, с каким нетерпением ждет минуты, когда ему удастся обнять свою милую, дорогую мамочку.
Опасения доктора оправдались; миссис Салливан буквально таяла на глазах. Но Гертруда не знала, сознает ли она свое положение: больная никогда не говорила об этом.
Когда Гертруда дочитала письмо, миссис Салливан несколько минут лежала молча. Затем, открыв глаза, спокойно сказала:
— Гертруда, ведь мне уже не увидеть моего Вилли! Ты напишешь, что я тебе продиктую? Я хочу сама приготовить моего сына к горю, которое его ожидает. Нельзя терять времени; у меня, может быть, скоро не хватит сил говорить. Ведь в последнем письме, где ты писала ему о болезни и смерти дедушки, ты не упоминала ничего, что могло бы встревожить его на мой счет?
— Нет, тетя.
— Тогда пора известить бедного мальчика. Ты ведь сама хорошо это знаешь, — добавила она, глядя на Гертруду, которая села на край кровати и убрала волосы с лица больной.
— Да, Герти, — продолжала она, — скоро Господь призовет меня к себе… Знаю, что на то Его святая воля… А как хочется мне обнять сына, в котором было все мое счастье на земле… Почитай мне, дитя мое, что-нибудь, что смирило бы мою душу… Знаю, что грешу, что должна благодарить Бога, который вместо сына послал мне такую добрую, любящую дочь!..
