Когда он вернулся, Герти уже не плакала.
— Ну, вот, — сказал он, — она не берет тебя.
— Какое счастье! — воскликнула девочка.
— Куда же ты пойдешь?
— Не знаю. Можно мне пойти за вами и смотреть, как вы будете зажигать фонари?
— А потом? Где ты будешь спать?
— Уж и не знаю. На улице, наверное. Буду смотреть на звезды. На улице не очень темно. Вот только холодно!..
— Холодно? Да ведь ты замерзнешь раньше, чем настанет утро.
— Что же тогда делать?
Труман со страхом смотрел на Герти. Он не мог оставить ее на улице, да еще в такой холод. Но что делать? Привести ее к себе? Он был беден и жил один.
Страшный приступ кашля, который в этот момент сотряс грудь ребенка, рассеял неуверенность старика. Взяв Герти за руку, он сказал ей:
— Идем со мной.
И Герти, не спрашивая куда, доверчиво пошла за ним.
Когда старик останавливался зажигать фонари, Герти смотрела на его работу с таким вниманием, как будто это было ее единственной целью. И только когда они повернули за угол и прошли еще некоторое время не останавливаясь, она спросила, куда они идут.
— Домой, — ответил Труман.
— И я с вами?
— И ты со мной. Вот мы уже и пришли.
Труман отворил калитку, и они вошли в узкий дворик, который тянулся вдоль приличного на вид двухэтажного дома. Они миновали несколько окон и, подойдя к маленькой двери с задней стороны дома, старик открыл ее и ввел девочку в свою комнату. Холод пробирал Герти до костей; от долгой ходьбы по тротуару ее босые ноги посинели.
Комната была нетоплена; в глаза невольно бросались грязь и беспорядок. Тру поспешил отнести свою лестницу и тряпку за перегородку, затем, вернувшись с охапкой дров, развел огонь в очаге. Через несколько минут пламя весело загудело, и комната быстро прогрелась. Подтащив к очагу старую деревянную скамью, фонарщик постелил на нее свой толстый, подбитый мехом плащ и, взяв маленькую Герти на руки, бережно посадил ее на это теплое и удобное ложе, а сам принялся готовить ужин. Старый холостяк, Труман все умел делать сам.
Когда чай был готов, он налил большую чашку, положил в нее много сахара, налил молока, вынул из маленького буфета краюшку хлеба, отрезал длинный ломоть и протянул девочке. Видно было, что она не привыкла к такой роскоши; Герти ела и пила с таким удовольствием, что Труман даже не притронулся к еде, а только с нежностью смотрел на свою гостью.
Труман Флинт в пятнадцать лет остался сиротой. Он брался за любую работу: был и разносчиком газет, и извозчиком, и пильщиком, и носильщиком. Прежде чем стать фонарщиком, он служил чернорабочим на большом складе у одного богатого, но очень хорошего человека. Однажды на работе его придавило тяжелым бочонком, и он чуть не умер. Долгое время его не надеялись спасти, а когда, наконец, опасность миновала, его здоровье восстанавливалось так медленно, что только через год он снова мог начать работать. Эта болезнь поглотила все его сбережения. Хозяин, не оставивший его в нужде, прислал хорошего доктора и заботился о том, чтобы за больным был должный уход. Но поправиться совсем Труман уже не смог. Тяжелая работа стала ему не под силу. И тогда-то хозяин, ставший для него добрым другом, устроил его на место фонарщика. Конечно, жалованье было маленькое, но Труман иногда имел посторонний заработок — он нанимался колоть дрова, сгребать снег.
Теперь это был коренастый старик лет шестидесяти, с простым добрым лицом. Жил он одиноко, и у него был только один друг — псаломщик в ближней церкви, такой же нелюдим, как и он сам.
Мы оставили Герти в тот момент, когда она заканчивала свой ужин. Теперь она лежит на широкой скамье и крепко спит под теплым одеялом; под головой у нее подушка. Тру сидит подле нее; он держит в своих грубых руках худенькие пальчики девочки и время от времени поправляет на ней одеяло. Герти тяжело дышит, нервно вскидывается и громко бредит. Тру слышит, как она умоляет: «О, не топите моего котенка! Не топите его!» Потом вдруг пугается и кричит: «Она поймает меня! Она схватит меня!» Или же просит трогательным, молящим голоском: «Добрый старичок, оставьте меня у себя, прошу вас!..»
Крупные слезы катятся из глаз Трумана Флинта и текут по его морщинистым щекам; он кладет голову на подушку, прижимает к своей щеке личико Герти и гладит рукой ее спутанные волосы.
— Поймать тебя? — шепчет он. — О нет! Ты останешься у меня, дорогая малютка, обещаю тебе. Ты одна на белом свете, я тоже один…
Глава IV
Будем любить друг друга
На следующее утро Герти проснулась в лихорадке; голова болела, все тело ныло. Оглядевшись, она увидела, что одна в комнате, но заметила яркий огонь в очаге и приготовления к завтраку.
Поначалу ей было трудно сообразить, где она. Но вспомнив произошедшее накануне, вспомнив о добром старом Трумане и о новом доме, который он дал ей, девочка просияла.
Она поднялась и подошла к окну, чтобы посмотреть, что делается во дворе. Вдруг голова у нее закружилась, в глазах потемнело, и Герти упала на пол.
Когда Труман вернулся, то очень испугался, найдя девочку без чувств. Он сразу понял, что́ с ней случилось. Еще ночью увидев, как сильно больна девочка, он не удивился тому, что она упала в обморок. Старик уложил ее в постель.
Три недели Герти пролежала в лихорадке между жизнью и смертью. Неуклюжий и неловкий, Труман ухаживал за ней, как самая нежная мать. Когда девочке было очень худо, он носил ее на руках и убаюкивал, как маленького ребенка.
Герти была само терпение. Иногда она не спала целыми ночами, страдая и от болезни, и от скуки, вызванной долгим лежанием, но — ни стона, ни звука! Она не хотела будить старика, спавшего рядом с ней на полу. А когда он брал ее на руки, Герти старалась не показать даже самой сильной боли; девочка делала вид, что ей лучше, что она спит, чтобы Труман положил ее и сам немного отдохнул. Ее маленькое сердце было полно любви и благодарности к доброму старику, и много времени Герти проводила в размышлениях о том, что́ она могла бы сделать для него, когда выздоровеет, и спрашивала себя, сможет ли быть полезной ему в чем-нибудь.
В первые дни болезни Труман, уходя, уговаривал девочку лежать смирно, а чтобы ей не вставать, оставлял поблизости все, что могло ей понадобиться.
У Герти начался бред, и она ничего уже не сознавала.
Однажды после долгого, спокойного сна девочка пришла в себя и увидела у постели женщину с шитьем. Герти приподнялась, и та тотчас же наклонилась к ней и стала уговаривать больную быть умницей и лежать смирно.
— А где же дядя Тру? — спросила Герти (так она называла старика).
— Он сейчас придет, дитя мое, — отвечала женщина. — Ну, что? Лучше тебе?
— О, гораздо лучше! Я долго спала?
— Очень долго. Ложись опять и лежи спокойно. Я дам тебе немного ромашки, тебе это будет полезно.
