В эту минуту, точно почувствовав ее присутствие, мистер Филипс открыл глаза и встретил полный слез взгляд смущенной девушки.
— Дитя мое, вы плачете? — с тревогой спросил он. — Неужели из-за меня вы пролили эту слезу?
Гертруда промолчала.
— Думаю, что да, — продолжал он, — и всем сердцем благословляю вас за это. Но в будущем не плачьте над чужим человеком; у вас будет достаточно своего горя, когда доживете до моих лет.
— Если бы я до сих пор не знала горя, я не могла бы сочувствовать другому. Если бы я не плакала так часто над собой, то не могла бы плакать над другими.
— Но вы счастливы?
— Да.
— Есть люди, которые легко забывают прошлое.
— Но я не из них.
— Детские горести развеиваются одной улыбкой, а вы ведь еще почти дитя.
— Я никогда не была ребенком, — ответила Гертруда.
— Странная девушка! — пробормотал Филипс. — Хотите поговорить со мной немного? Садитесь.
Гертруда села рядом с ним под утесом.
— Вы, наверное, никогда не знали горя?
— Я? — воскликнула Гертруда. — Еще как часто!
— Но недолго?
— О! Я помню целые годы, когда я не только не знала счастья, но и не мечтала о нем!
— А что вы думаете о тех людях, которые никогда не видят счастья?
— Таких людей я жалею и хотела бы помочь им.
— Чем же вы можете им помочь?
— Могу молиться о них, чтобы Бог их утешил, — сказала Гертруда.
— А если утешения нет, если тяжелые тучи нависли над ними?
— Над тучами всегда светит солнце…
— Возможно. Но ведь оно не светит сквозь тучи.
— Трудно подниматься на вершину горы, но кто взобрался, тот оказался выше туч, — ответила Гертруда. — Он знает, что вверху сияет солнце, и будет, не теряя надежды, ждать, пока его лучи рассеют окружающий мрак. Смотрите, смотрите! — радостно вскрикнула она. — Облака расходятся, и скоро вся долина будет залита солнцем!
Действительно, море облаков внизу, казалось, таяло, и в тумане уже вырисовывалось подножие горы. Но не этим зрелищем любовался мистер Филипс: он с восторгом смотрел на молодую девушку.
— Продолжайте! — сказал он. — Расскажите мне о любви и сострадании, хотя вряд ли все эти бессердечные создания стоят любви!
— Вы не любите людей? — спросила она просто.
— Не люблю, — так же просто ответил мистер Филипс.
— И я когда-то ненавидела их, — задумчиво промолвила Гертруда.
— И, может быть, еще будете ненавидеть.
— Нет, это невозможно; человечество оказалось доброй матерью для несчастной сиротки, и теперь я люблю его.
— Люди были добры к вам? — с живостью спросил мистер Филипс. — Неужели бездушные чужие люди заслужили вашу любовь?
— Бездушные?! — со слезами на глазах воскликнула Гертруда. — О, если бы вы знали моего дядю Трумана и мою милую Эмилию, вы бы иначе судили о людях!
— Ну, так расскажите мне о них, — тихо попросил он.
— Что же о них рассказать? Один был стар и беден; другая слепа… Но им я обязана тем, что мне, покинутому ребенку, которого все обижали, теперь улыбается весь мир, все кажется прекрасным, светлым и ясным.
— И с тех пор ваше счастье так безмятежно? У вас не было ни тревог, ни переживаний?
— Я не то хотела сказать. У меня было немало огорчений. Во-первых, умер дядя Труман, потом одни мои друзья умерли, другие должны были далеко уехать… И теперь еще бывает немало грустных, тяжелых минут, много забот…
— Отчего же вы всегда кажетесь такой счастливой и веселой?
Гертруда улыбнулась в ответ; кинув взгляд вниз, на долину, она мягко сказала:
— Я вижу у ног зияющую пропасть, но опираюсь на спасительный утес!
Гертруда говорила правду: у нее действительно было немало причин тревожиться. Во-первых, ее пугала болезнь Эмилии, во-вторых, мучила мысль, что Вилли Салливан ее забыл. Уже несколько месяцев не приходило писем из Индии, а последнее полученное ею письмо было всего в несколько строк. На нее часто нападала тоска, и она искала утешение в молитве.
Подошедший доктор дружески поздоровался с мистером Филипсом, который, прекрасно владея собой, сумел преодолеть свое грустное настроение и, подстраиваясь под тон доктора, принялся весело болтать.
К завтраку он не пришел, а за обедом сидел далеко от компании доктора.
Вечером он вышел на площадку, где сидели Гертруда и мисс Грэм. Только что прошел сильный дождь, и на небе сияла яркая радуга. Гертруде хотелось, чтобы мистер Филипс присоединился к ним и поговорил с Эмилией. Она надеялась, что беседа с Эмилией успокоит его мятежную душу. Но она ждала напрасно: он не подошел, а направился вверх по той дорожке, где они были утром. К ночи он не вернулся в отель.
Они пробыли в отеле еще два дня. Горный воздух благотворно подействовал на Эмилию, она даже стала выходить на небольшие прогулки. А Гертруда с доктором предпринимали дальние походы.
Мистера Филипса не было видно, он исчез. Когда доктор справился о нем, хозяин отеля сказал, что мистер Филипс ушел в понедельник рано утром, спустившись с горы пешком.
Доктор был удивлен и огорчен, потому что ему очень понравился новый знакомый.
— Ну, ничего, Герти, — сказал он, вскоре снова придя в благодушное настроение, — я уверен, что мы еще встретим его, когда меньше всего будем этого ожидать.
Глава XXXVII
Неизвестный друг
Из Катскилла доктор Джереми направился в Саратогу. В разгар сезона в городе был огромный наплыв публики, и непредусмотрительный путешественник, предварительно не заказавший комнаты, не мог и надеяться найти жилье.
— Где вы думаете остановиться? — спросил доктора один знакомый на вокзале.
— В гостинице «Конгресс».
— Вас там ждут?
— Нет; кто же нас может ждать?
— Хозяин. Если вы не заказали комнаты, вы ничего не найдете, потому что гостиницы набиты битком.
— Ну что ж, будем надеяться, — равнодушно ответил доктор.
Но скоро выяснилось, что все отели действительно заполнены.
— Что ж делать? — сказал доктор, подходя к дамам. — Пожалуй, придется сесть на первый же поезд и ехать назад. Не ночевать же на улице!
— Карету, сэр! — кричал извозчик.
— Угодно карету? — приставал другой. — Возьмите карет у, сэр!
— Да на что она мне! — рассердился доктор. — Куда ехать-то, когда у вас все занято, и подвалы и чердаки!
— Послушайте, сэр, — сказал один из извозчиков. — Все отели действительно заняты, но вам могут предложить квартиру вне отеля.
