Итак, начать нужно с того, что мой уникальный скафандр был весьма малоподвижен, и по очень простой причине. Внутри корабля астронавту не нужно такого же количества защитных оболочек, как во время выхода. Там, куда я собирался отправиться, температура под свободно падающими солнечными лучами в несколько раз выше, чем в середине дня в любой пустыне на Земле, а ночной холод может заморозить сталь до такой степени, что она станет хрупкой как стекло. Без этих многочисленных слоев я бы в одно мгновенье вскипел или замерз.
Мы закончили стравливать кислород из корабля и убедились, что оба скафандра, мой и Тома, не имеют утечки. В это время мы шли в ночном небе, приближаясь к рассвету. Мой выход должен был начаться над территорией США для лучшей видимости и связи с Хьюстоном.
ЦУП прогнал последний цикл проверок всех систем и дал мне разрешение открыть люк. На 31-м обороте вокруг Земли, утром в воскресенье 5 июня по хьюстонскому времени, но все еще ночью с моей точки зрения, я схватил большой штурвал над головой и придал ему вращение. Я помнил, что перед стартом требовалось несколько человек, чтобы справиться с закрытым тяжелым люком, но в невесомости он отошел свободно, реагируя на легкое давление. «Говорит «Джемини-9». Мы выходим», – передал я всем.
Когда люк остановился вертикально, я едва оттолкнулся от пола кабины, и мой скафандр распрямился из сидячего положения. Я схватился за края люка и стал вылезать из своей норы, пока не встал ногами на кресло. Половина моего тела торчала теперь из «Джемини-9», и я ехал подобно праздному зеваке, ожидая, когда над Калифорнией взойдет Солнце. Господи, вот это было зрелище! Ничто не подготовило меня к мощной перегрузке органов чувств. Впечатление было такое, будто я всунул голову в калейдоскоп, где формы и цвета меняются тысячу раз в секунду.
«Аллилуйя! – это всё, что я смог изречь. – Ребята, как же тут красиво!» У меня не было слов, которые бы подошли к этой сцене, да и ни у кого не нашлось бы. Космос был мертвым и пустым, и одновременно живым и динамичным. Поскольку мы неслись на скорости 28 000 км/час, мы вскоре въехали в зарю. Полная темнота уступила место призрачному серому туману, затем вдоль широкого искривленного горизонта появилась тонкая, слабая полоска нежно-голубого цвета. Она быстро усилилась, под ней появились узкие полоски золота, и затем выпрыгнул сияющий диск Солнца, чтобы озарить небо, где всего за мгновенье до этого царствовала ночь, и его лучи стали медленно стирать тьму на планете внизу. По обе стороны Калифорнийского полуострова мерцала голубая вода, а пустыни нашего Юго-Запада сияли, как начищенная бронза. На многие мили тянулось кружево тонких, мягких облаков цвета слоновой кости. Казалось, что ты сидишь у порога Господа. Свод неба надо мной еще оставался черным, как сажа, но звезд уже не было видно, и холод космической ночи уступил место температуре жаркой печи. В сиянии утреннего Солнца мы пересекли побережье Калифорнии, и я мог одним взглядом охватить пространство от Сан-Франциско и до середины Мексики.
Время, позволившее мне несколько мгновений впитывать эту панораму, было моим другом, но оно же могло стать и врагом. Усилием воли я оторвался от созерцания и приступил к работе. Том держал меня за ноги, чтобы дать мне опору, и я поставил на кронштейн 16-миллимет-ровую кинокамеру «Мауэр» и достал укладку S-12 с ядерной эмульсией, на которой «записывались» данные о космическом излучении и измерялись удары космических пылинок. Затем я потянулся вперед и закрепил на носу корабля небольшое зеркало. С его помощью Том сможет наблюдать за мной, когда я отправлюсь в путь к AMU.
После этого я подготовил первый большой эксперимент по оценке динамики фала. У меня не было космического «пистолета» для перемещения, подобного тому, каким пользовался Эд Уайт, и мне предстояло выяснить, способен ли человек маневрировать в космосе, имея в своем распоряжении лишь длинный фал, за который можно подтягиваться.
Итак, я оттолкнулся и вылетел вверх, как кукла на пружине. Я ничего не весил уже двое суток, так что в этом ощущении не было ничего нового, но теперь я двигался прочь из обжитого и кажущегося защищенным пространства кабины «Джемини-9». Вместо того чтобы сидеть в крохотном и тесном корабле, я внезапно оказался в безграничной Вселенной. Лишь два человека до меня смогли испытать такое. Я не чувствовал себя одиноким, потому что знал, что весь мир следит за каждым моим движением.
Некоторые из врачей NASA предупреждали, что если я посмотрю вниз и увижу, как далеко подо мной плывет Земля, меня может охватить космическая эйфория, как если бы я падал головой вниз. Странная логика. Мой мир строился не относительно Земли, а относительно корабля, с которым мы летели вместе с одной и той же скоростью. Никакой потери ориентации не возникало, и больше мы никогда о космической эйфории не вспоминали.
Моей единственной связью с реальным миром был фал, который мы называли «змея». Теперь он решил преподать мне урок законов Ньютона. Самое легкое движение воздействовало на все мое тело, далее волна шла по фалу и встряхивала корабль. Не желая того, мы начали играть с бичом – Том в «Джемини» и я на другом конце «змеи».
Поскольку мне нечем было остановить свое движение, я утратил контроль над телом и стал кувыркаться. Когда фал растянулся, меня дернуло назад, как на резинке, и «змея» стала заматывать меня, как будто пыталась восстановить первоначальную форму. Я ничего еще не сделал – и уже почти проиграл сражение. Никто не мог предупредить меня об этих сложностях. Я уже вышел из пределов опыта Уайта и Леонова и оказался на незнакомой территории. Никто в истории еще такого не делал.
Мне казалось, что я сражаюсь с осьминогом. Фал жил своей жизнью, крутясь подобно ленте и норовя поймать меня, словно трос, который пытается захлестнуть рулонные шторы. «Боже, эта «змея» тут действительно извивается», – сказал я. Я делал безумные лихорадочные петли вокруг корабля, как если бы скользил по лужам космического масла, не в состоянии контролировать ни направление, ни положение, ни движение своего тела, а фал все это время пытался набросить на меня лассо. Конечно, я не потерялся в космосе, но был совершенно беспомощен. Не имея средства стабилизации, я не мог управлять фалом, и он делал что хотел. «Я не могу направиться туда, куда хочу, – раздраженно сказал я Тому. – «Змея» окружает меня со всех сторон».
Чтобы перемещаться по нему, как по веревке, я должен был тянуть фал медленно, в направлении центра тяжести моего тела, а это не представлялось возможным. Даже такое простое дело, как попытка выпрямить перекрут фала, разворачивало меня вверх ногами или спиной вперед, и я все время кувыркался. Это было похоже на медленный балет. Я смог обрести некоторый контроль над ситуацией лишь тогда, когда сумел ухватиться за то место, где фал выходил из люка – как будто взял собаку на короткий поводок. В остальном эта штуковина была гибкой, как червь, и упрямой, как запутанный провод телефона. Что-то точно посередине. Я боролся с ней около получаса и в итоге решил, что эта «змея», пожалуй, самое злонамеренное пресмыкающееся после того, которое Ева встретила в Эдеме.
Я уже превысил рекорд нахождения вне корабля и нуждался в отдыхе. Я уцепился за небольшой поручень и подтянулся к открытому люку, как тонущий, которому удалось схватиться за лесенку. Обретя стабильность, я глубоко вздохнул… и рыгнул. Соленый вкус того большого огурца, который я съел пять дней назад по поводу отмены старта, вернулся, чтобы не давать мне покоя до конца выхода.
