Мы решили, что корпус корабля лопнул, и что после трех дней на орбите мы сейчас пойдем на дно, словно тяжелый якорь. Том был выпускником Академии ВМС, я – морским летчиком, но никому из нас не нравилась идея уйти на дно вместе с кораблем.
Волна ударила в окно, и нас резко качнуло вверх и вниз, а вода в кабине вскипела, как джин, который перемешивают, чтобы приготовить мартини. Ситуация была в точности по поговорке: «Куда ни кинь, всюду клин». Если мы не выбьем люк и не вылезем отсюда, то корабль может стать нашим запаянным и тонущим гробом. Если же мы откроем люк, то следующая же волна может захлестнуть его, и разница будет состоять лишь в том, что мы утонем с открытым люком, а не с закрытым. И тут я почувствовал воду в своем скафандре! Если там есть разрез, и я все-таки сумею выпрыгнуть в океан из ставшего таким опасным корабля, скафандр наполнится водой и утянет меня вниз за какие-то секунды.
«Мы начинаем набирать воду, давайте скорее пловцов», – передали мы на авианосец. Когда вертолет приблизился, и парашютисты спрыгнули в волны, мы поняли, что вода у наших ног не поднимается. Как оказалось, «Джемини-9» вовсе не тонул. От жесткой посадки лопнула внутренняя водяная магистраль, и остатки питьевой воды пролились в кабину. Я посмотрел на Тома, а тот на меня. Мы улыбнулись и хлопнули ладонями в знак победы. Мы провели в космосе трое суток и 21 минуту, мы сделали 45 оборотов и пролетели 1 900 000 км и снова были на Земле, совершив наиболее точную посадку в истории американской космической программы. Мы плюхнулись в воду всего в 700 метрах от расчетной точки и в 6500 метрах от ожидающего нас спасательного корабля. Очень неплохо для работы по заказу правительства.
Пловцы обернули корабль спасательным «воротником», мягкий восточный ветер подталкивал нас к авианосцу. Мы сняли шлемы и перчатки и открыли люки. Солнце, свежий воздух, запах дома.
Никогда еще авианосец не был таким приятным зрелищем для пилота. Огромный «Уосп» подошел к нам, опустил крюк и поднял обгоревший «Джемини-9» на палубу, всё еще с нами внутри. Мы встали, помахали камерам и вступили на красную ковровую дорожку под приветственные крики тысяч моряков. Я шагал с трудом, вода плескалась где-то около лодыжек, как если бы я нес по аквариуму на каждой ноге. Наши первые слова благодарности никто не услышал, потому что большой корабельный оркестр грянул «Поднять якоря» во всю силу своей меди.
«Смотри, Трейси! – прокричала Барбара. – Смотри, мистер Стаффорд и папа возвращаются из космоса!» Дочь увидела меня на экране и завопила: «Папа! Папа!» Ее бабушка Джеки Мей Этчли раздала всем бумажные платочки. Слезы в нашей комнате текли рекой.
Фей Стаффорд улыбалась прессе на лужайке перед домом, избавившись от тревог, но выразила странную надежду на будущее: «Когда я вновь приду в этот мир, я хочу быть замужем за почтальоном, который работает с девяти до пяти, а не за астронавтом».
Репортеры, толпящиеся на лужайке в Беллвуде, услышали донесшееся из дома «Ура!» в момент касания, а затем появились мои родители. Папа поцеловал маму и с широкой улыбкой на лице поднял вверх два больших пальца. «Я так счастлив, что не могу ясно мыслить, – сказал он. – Мой мальчик вернулся».
Каждому из нас дали по телефонной трубке, и президент США Линдон Джонсон поздравил нас со своего ранчо в Техасе. Сказав, как гордится нами весь народ, президент обратился ко мне: «Эта небольшая прогулка, Джин, стала одной из лучших страниц во всей нашей космической программе». А затем он объявил о присвоении мне досрочно очередного звания коммандера. Такова была традиция – астронавтам давали следующее звание после выполнения первого полета, и Том получил серебряные листья подполковника ВВС всего шестью месяцами раньше, когда закончился полет «Джемини-6». Мое продвижение означало, что я пробыл лейтенант-коммандером (тоже получив это звание досрочно) всего год, и теперь опережал нормальный порядок присвоения званий на шесть лет. Кто сказал, что стать астронавтом – значит поставить крест на военной карьере?
Когда мы с Томом добрались до медицинского отсека, я в первый раз за трое суток попал в душ и получил возможность соскрести с лица жесткую щетину и почистить зубы. Когда техники извлекли меня из скафандра, они перевернули его вверх ногами и вылили больше литра воды. Та влага, которую я почувствовал после приводнения и когда шел по палубе, оказалась рекой пота, оставшегося от выхода. В космосе ему некуда было испариться, и когда мы вернулись к тяжести, он стек вниз по телу и собрался в ботинках. После этого медики поставили меня на весы и обнаружили, что за трое суток я потерял шесть килограммов. Они также заинтересовались солнечным ожогом в том месте, что пониже спины. Было трудно убедить их, что я чувствую себя хорошо, потому что я был тощий, как пугало.
После двухчасового медосмотра и переодевания в свежие синие полетные костюмы NASA нам наконец-то разрешили позвонить женам. На обоих концах линии было множество свидетелей, и вообще разговор шел по открытому радиоканалу. Он получился слегка неестественным, но голоса Барбары и Трейси помогли мне вернуться в реальный мир. «Джемини-9» ушел в тень, когда я говорил с моими девочками.
На «Уоспе» мы с Томом все время сталкивались с преклонением. Должен признать, это было довольно мило, и дело не ограничивалось адмиралами и капитанами. Мы съели вместе с экипажем два огромных торта и наспех осмотрели обугленный корабль, который трое суток был нашим домом. Я пожал несколько сотен рук, изобразил улыбку на нескольких сотнях фотографий и послушал гул одобрения сотен ликующих голосов.
Мы знали лучше, чем кто-либо, насколько был полон проблем наш жуткий полет, но впечатление создавалось такое, что беды трех последних дней никто не заметил. Эти люди хотели услышать об успехе, а не о неудаче, и относились к нам как к особам королевской крови. Президент, командование флота и тысячи моряков видели в нас людей, великолепно выполнивших свою работу. По телевизору Уолтер Кронкайт сказал, что мы вошли в историю. Астронавты! Не так давно я был лишь никому не известным пилотом A-4 на авианосце, очень похожем на этот. Теперь все знали мое имя. Я чувствовал себя настоящим, положа руку на сердце, космическим героем.
Через шесть часов мы стартовали с «Уоспа», на этот раз в качестве вторых пилотов на паре винтовых самолетов, которые доставили нас на мыс Кеннеди. Там мы пронеслись над полосой крыло к крылу, а затем приземлились как раз тогда, когда над этим районом мрачно собирался шторм. Быть может, это был знак свыше, но мы оставили всю героическую мишуру на палубе авианосца.
Одно дело пудрить мозги прессе, и совсем другое – предстать перед нашим крестным отцом Диком, который с флегматичным выражением на морщинистом лице наблюдал, как мы вылезаем из самолетов. Дик руководил четырехдневным подробным разбором со специалистами NASA, которые знали план полета так же хорошо, как и мы.
Наше победное возвращение было для них отклонением от существа вопроса, потому что эксперты хотели знать, и знать в точности, что именно происходило там, наверху. Я потряс руку Дика и пробормотал что-то насчет получения «некоторых реальных неплохих данных». «Хорошая работа, ребята», – ответил он. Это мало утешало, потому что такие же слова он говорил каждому вернувшемуся астронавту.
