Еще до того, как мы пришли с этой идеей к Дику, мы знали, что она ему не понравится, но нужно было попытаться – хотя бы чтобы облегчить муки совести. Вероятно, Дик нашел наш план самым глупым из всего, что он когда-либо слышал, но остался верным своему железному правилу и сказал, что не будет никого удерживать. Это было смелое заявление, если учитывать, что ему грозила потеря полудюжины опытных астронавтов или около того. Однако, добавил он, вряд ли мы действительно понимаем, о чем речь. «Вы можете отправиться туда, но я не могу гарантировать вам работу, когда вы вернетесь», – сказал он.
Пентагон забил последний гвоздь в гроб этой идеи. Разумеется, мы можем вернуться на действительную службу, если желаем того, и даже сможем летать, но никогда и никто не позволит нам отправиться в бой. Представьте себе, как запоет пропаганда, если противник захватит в плен астронавта! Так наша идея и пошла под откос. Вьетнам не мог стать нашей войной.
Задним числом я понимаю, что не так уж плохи были наши дела и на своем месте. Конечно, мы могли позволить себе воинственные настроения, поскольку в реальности никто бы нас на войну не отправил. И уж если честно, мы, вероятно, признали бы, что ездить на «корветтах» и выступать в качестве настоящих американских героев дома было намного приятнее, чем подставлять свои задницы зениткам над Ханоем.
Ни пожар «Аполлона», ни гибель «Союза» не стали концом космической гонки. В то время как Советы занимались собственной катастрофой, мы исправляли в «Аполлоне» всё, что нужно было сделать лучше, и возвращались к работе с твердым намерением доказать: Гас, Роджер и Дик не зря отдали свои жизни. Наша решимость была сильнее, чем когда-либо. И хотя к нам вновь вернулось ощущение гонки, теперь мы работали немного медленнее и с большей надежностью, мы проверяли всё не по одному разу, а по два и по три. Мы не могли остановиться и сойти с дистанции – если нам нельзя сражаться во Вьетнаме, то мы совершенно точно можем вести битвы Холодной войны в космосе.
Через четыре месяца после пожара «Аполлона-1» на Капитолийский холм в Вашингтоне доставили документ весом почти в девять килограммов. Отчет Комиссии по расследованию аварии Конгрессу выявил десять возможных причин катастрофы, и все они сводились к электрическим отказам в одной и той же части корабля.
С точки зрения политики существовали опасения, что комиссия, назначенная NASA, чтобы расследовать аварию NASA, может заняться сокрытием и замазыванием проблем, но она отнеслась к работе серьезно и подвергла жесткой критике руководство и агентства, и компании North American, которая изготовила командный модуль. Сенаторы и конгрессмены точили ножи для расправы, и было ясно, что покатятся головы – это диктовала логика гонки.
Вашингтон был волен делать свое дело, но что касается нас, то мы получили программу для того, чтобы вернуться на правильный путь. Выступая перед Конгрессом, Фрэнк Борман открытым текстом потребовал от его членов «прекратить охоту на ведьм» и перестроить свои взгляды так, чтобы мы смогли заняться своей работой. И даже Конгресс не стал спорить с разъяренным астронавтом.
Одним ярким апрельским утром Дик вызвал нас – восемнадцать астронавтов – в небольшой конференц-зал корпуса № 4 Центра пилотируемых космических кораблей. В гражданской одежде мы не выделялись из тысяч других «рабочих пчелок» Центра. Отец Слейтон пристально осмотрел свою беспокойную, привязанную к Земле паству. Пара человек из эпохи «Меркурия» все еще входила в нее, но большинство составляли ветераны «Джемини», а также несколько парней из нашей Группы Четырнадцати, кто еще не летал. Не было никого из ученых, потому что они все еще учились летать на самолетах, а членам последнего набора астронавтов было еще слишком рано участвовать в подобной встрече.
Дик ошеломил нас словами: «Парни, которые полетят в первые лунные миссии, – суть парни в этой комнате». Пронесся легкий гул комментариев – мы переваривали его заявление. Дик только что дал всем нам под зад. Это значило, что пора заняться делом.
Я быстро огляделся. Я хорошо знал этих людей, я знал, каковы они, знал их жен и детей, знал, кто как летал и кто на что способен. Том Стаффорд потянулся вперед и кивнул. Нил Армстронг, на судьбу которого это объявление повлияло в самой большой степени, не проявил никаких эмоций. Рядом были Майк Коллинз, Джон Янг, Дейв Скотт, Дик Гордон… какой прекрасный набор! Я вспомнил первые дни в летной школе, первые посадки на авианосец, первые встречи с NASA во время отбора, когда я ощущал робость и почти что считал себя ниже любого из окружающих. Такого больше не было. Тот факт, что я оказался среди элитных пилотов, никого уже не мог возмутить. В моем сознании не мелькнуло ни тени сомнения в том, что я заслужил право сидеть здесь. Господи, я заработал это кресло тяжелым трудом. Да, я соответствовал этой комнате.
После этого Дик бросил второй ботинок. Отложенный из-за пожара первый пилотируемый полет «Аполлона» состоится после еще нескольких испытаний различного оборудования. Он будет называться «Аполлон-7», и его командиром будет единственный и неповторимый Уолли Ширра. Вновь, как и прежде, пилотом командного модуля у него будет Донн Айзли, а лунного модуля – Уолт Каннингэм
[86]. Дублирующий экипаж составят Том Стаффорд, Джон Янг… и я.
Однако 1967-й не был бы собой, если бы позволил нам поднять голову. В июне один из новых астронавтов, Эд Гивенс, разбил свой «фольксваген», возвращаясь с вечеринки, и умер на обочине дороги всего в десяти милях от дома. Для меня это был личный удар, потому что Гивенс в ВВС руководил проектом по созданию установки перемещения AMU – той самой, которая принесла мне так много хлопот на «Джемини-9». Мы провели вместе много времени, сверяя наши бумаги по AMU. Эд был хорошим парнем, и его гибель отозвалась болью. Мне пришлось снова почистить мундир и проводить в последний путь еще одного друга.
А всего через четыре месяца Си-Си Уильямс поднялся с Мыса на новом T-38; органы управления самолета отказались работать, и он впилился прямо в болотистую почву Флориды. Уильямс катапультировался слишком поздно. Гибель компанейского Си-Си, всеобщего приятеля, потрясла все космическое сообщество. Кто-то сказал, что он упрямо отказывал каждому в праве не быть его другом. Его молодая жена Бет ждала второго ребенка, а я был крестным отцом их первой дочери. Смерть Роджера Чаффи стала для меня ударом, но гибель Си-Си разбила мое сердце. Я устал терять друзей.
Си-Си был четвертым членом нашего набора, который погиб, и пятым астронавтом всего лишь за год. Добавьте сюда Комарова – за 1967 год мы потеряли шестерых космопроходцев. В этот черный год Барбара не смогла даже написать друзьям традиционные рождественские письма: настроения не было никакого.
Надеясь хотя бы отчасти снять стресс, мы с Барбарой приняли приглашение друзей и в выходные отправились на охоту на оленей на ранчо Льяно в Техасе. Мы прилетели на «Сессне-172» на следующий день после Рождества. Но не успели мы туда добраться, как позвонила моя сестра Ди. Утром отца увезли в больницу, и незадолго до того, как она смогла найти меня, он умер. На ранчо было уже темно, так что мы зажгли огни возле грунтовой полосы и вылетели обратно в Хьюстон. На следующий день, по пути в Чикаго, я чувствовал себя душевно опустошенным, не способным уже ничем поделиться. Я ушел в хвост самолета, заперся в маленькой кабине туалета и заплакал. Как и в январе, когда мы летели из Калифорнии в Хьюстон после пожара на «Аполлоне», мне предстоял долгий путь домой.
