– В Сущь?
– В зверя.
– Я не знаю. Наверное. Зверь прыгнул в кусты, и тот человек… Лютый эти кусты потом проверил.
– Смелый, однако.
– Смелый. – Или ему просто нечего терять. Когда человеку нечего терять, он становится не просто смелым, а безрассудно смелым. Нине ли не знать. – И Яков, наверное, тоже смелый, если пришел сюда один.
– Он присматривал. – Чернов снова пожал плечами, поскреб торчащую из-под халата лодыжку. – За вами с малым.
Значит, присматривал. Яков присматривал, а Нине хотелось, чтобы и Чернов тоже. Глупость и блажь. У Чернова были свои дела, Чернов водил хороводы…
– Они на тебя напали? – спросила Нина так тихо, что и сама едва расслышала свои слова.
– Выманили. – Он кивнул. – Очнулся уже в воде. Что это, по-твоему? Гипноз?
– Морок.
Чернов снова кивнул, словно ее объяснение его полностью устроило.
– Думал, мне кранты, но отпустили.
– Почему отпустили? – Ей было важно знать. Эти существа… русалки, они редко отпускают тех, кто попадается в их сети. Даже если бы хотели, голод бы им не позволил.
– Не знаю. Не понравился на вкус. – Чернов усмехнулся. Усмешка получилась кривая. – Ты мне лучше скажи, что на тебя нашло. Зачем ты вышла из дому? У тебя вообще мозги есть?
– Мозги есть. – А еще есть воспоминания и невесть откуда взявшиеся знания. – Так надо было.
– Надо было… – Он посмотрел на нее как на ненормальную, с жалостью и сомнением посмотрел. – И она на тебя напала?
– Не на меня – на Якова. А я попыталась ей помешать.
– Получилось? – Сомнения во взгляде Чернова стало больше, чем жалости.
– Получилось бы. – Она была почти уверена, и он почувствовал эту уверенность, многозначительно хмыкнул. – Если бы не появился зверь. Если бы не появился Лютый и не выстрелил в него.
– А если бы он не появился, что бы с вами стало? С тобой, Яковом и малым? – спросил Чернов своим каким-то особенным казенным тоном.
– Шипичиха сказала, что нам с Темкой нечего бояться. – Вот только воспоминания, кровавые обрывки воспоминаний говорили совсем о другом. И взгляд Чернова тоже.
– Ага, по моему джипу эта тварь скакала просто так, от избытка чувств.
– Она убила мою прабабушку. – Нина обхватила себя за плечи. В доме было холодно. Несмотря на включенную духовку, холодно. – Я видела… я помню. Это не Лютый, это Сущь…
– Помнишь? Что еще ты помнишь?
А ведь было и еще кое-что. Кое-что очень важное. Был тайник, в котором она пряталась в детстве. И тайник этот находился в спальне.
Нина встала из-за стола, на цыпочках, чтобы не разбудить Темку, направилась в спальню. Чернов пошел следом. У него, такого большого, такого внушительного, получалось двигаться бесшумно. Почти так же бесшумно, как двигался зверь. В окно, задернутое легким тюлем, заглядывала полная луна. Слава богу, только луна! Ее света хватало, чтобы видеть и спящего Темку, и все остальное. Нина замерла посреди комнаты, осмотрелась, вспоминая ракурс. Где она могла прятаться, чтобы видеть входную дверь и ножки кровати? Вот, например, шкаф, она бы там поместилась даже сейчас, а не только в детстве. Но ракурс был другой.
– Что ты ищешь? – шепотом спросил Чернов, и она на него шикнула, все так же, на цыпочках, подошла к зеркалу, ощупала резную раму: завитушку за завитушкой. Одна из завитушек вдруг с тихим щелчком поддалась, и зеркало превратилось в дверь…
За дверью находилась комната. Или, точнее сказать, каморка. Они свободно поместились бы в ней вдвоем с Черновым, но третьему там не осталось бы места. Чернов мягко, но решительно оттер Нину в сторону, включил в телефоне фонарик, посветил.
Темнота. Пустота. Затянутые паутиной углы, серебристая шерсть на полу. И тряпичная кукла…
…Это ее кукла. Мама сшила ее специально для Нины. Она была смешной и милой: широкоротой, с глазами из ярко-синих пуговиц, в красном платье в горох. У Нины было такое платье, а из остатков ткани мама сшила наряд для куклы. И на Темкином рисунке в пасти у зверя то ли девочка, то ли кукла в красном платье…
Зашумело в ушах, а в нос шибанул острый звериный дух, комната качнулась вместе с зеркалом-дверью. Нина упала бы, непременно упала, если бы Чернов не схватил ее за плечи, не удержал на ногах.
– Спокойно, – сказал он ласково, словно разговаривал с маленькой Ниной, а не Ниной взрослой и самостоятельной. Его собственные глаза были темными, как ночь.
– Шерсть…
– Вижу. – Аккуратно прислонив Нину спиной к стене, он бесстрашно шагнул в тайник и взял в одну руку куклу, в другую клок шерсти.
Нина завороженно наблюдала за его действиями.
– Твое? – Он протянул ей куклу.
– Мое. – Она прижала куклу к груди. – Клюква.
– Что?
– Ее зовут Клюква.
– Ясно. – Чернова не интересовала кукла, куда больше его интересовала шерсть. И Нина его понимала. Если в тайнике есть шерсть, значит, здесь бывал и зверь. Вот только когда он был здесь в последний раз? Уж не в ту ли ночь, когда разодрал ей руку?..
– Спокойно, – снова повторил Чернов, только на сей раз не ласково, а строго. – Не паникуй.
– Она сказала, что в дом никто не войдет… что она поставила защиту…
– Вот теперь и не войдет. Утопленница ведь не смогла войти. – Чернов рассматривал шерсть, держа ее на ладони.
– Не смогла. – Утопленница не смогла, а Сущь… Сущь уже входил в дом. Больше двадцати лет назад. Тогда еще не было защиты и символов на запоре?
Нина задумалась, вспоминая. Были! Символы были всегда. А Сущь все равно вошел… После того, как убил бабушку. Перед тем, как в дом пришел Лютаев в своих грязных охотничьих сапогах.
– Чертовщина какая-то… – донесся до нее голос Чернова.
Чертовщина. Разве можно с этим спорить? Вот только Чернов имел в виду что-то другое, Чернов глаз не сводил со своей раскрытой ладони. Нина тоже посмотрела.
Клок шерсти менялся. Из серебристо-серого он сделался дымчато-серым, потом потемнел до угольной черноты, а дальше просыпался сквозь пальцы Чернова горстью пыли. Что это вообще такое? Как такое возможно?
Сказать по правде, метаморфозы с шерстью были самой меньшей из ее бед, но занимали куда сильнее, чем навьи хороводы. Может быть, потому, что хороводы водились вне стен ее дома, а шерсть – вот она.
– Охренеть. – Чернов вытер руку о халат, и Нина мельком подумала, что халат потом придется постирать. – Откуда ты узнала про тайник?
– Из воспоминаний.
Вообще-то, из снов, но, похоже, сны – это воспоминания и есть. Не заботясь о том, как это выглядит со стороны, о том, что подумает о ней Чернов, Нина встала на четвереньки, заглянула под кровать. Она должна убедиться, что там никого нет. Ничего нет.
