Перед крыльцом с виноватым видом стоял Геннадий Сычев. Он смотрел на Нину снизу вверх и не решался подняться по лестнице. Одет он был в льняные брюки и тенниску, и Нина помимо воли подумала о том, что там прячется под тенниской, какие раны.
– Простите, Ниночка, если напугал.
– Вы меня не напугали, Геннадий Львович. – На самом деле напугал. Просто испуг получился отсроченный. Оказывается, такое тоже бывает.
– А я специально оставил машину в стороне, чтобы звуком мотора не разбудить вашего парня.
– Вы не разбудили. Парень смотрит мультики. – Нина запоздало вспомнила о гостеприимстве, встала на ноги, едва не уронив альбом. – Прошу вас, проходите. Что-то случилось? – Она должна была задать этот вопрос, потому что в тихих Загоринах и ночи не проходило, чтобы что-нибудь не случилось.
– Слава богу, нет! – Сычев замахал руками. – Просто время такое… неспокойное, а вы тут совсем одна с маленьким ребенком.
Нина хотела было сказать, что она не одна, а с Черновым, но прикусила язык. Они с Темкой сами по себе, не нужно рассчитывать на чужого человека.
– А я вот с гостинцами. – Она только сейчас заметила в руках у Сычева знакомый пакет из крафт-бумаги. Значит, перед визитом к ним он заскочил к Ксюше в «Стекляшку». – Даже мороженое у меня тут есть, надеюсь, что еще не до конца растаяло.
Нина быстро накрыла стол на террасе. Сказать по правде, она была рада этому внезапному визиту. Во-первых, можно хотя бы на время почувствовать себя в безопасности, а во-вторых, расспросить Сычева о маме.
Вот только у Геннадия Львовича имелись свои вопросы.
– Яков рассказал, что этой ночью к вам приходил Лютаев. – Сычев легкомысленно дул на кофе, но вид у него был очень серьезный. – Я беспокоюсь за вас, Нина.
– Не нужно за нас беспокоиться, он не сделал нам ничего плохого. – Она помолчала, а потом добавила: – И, как вы знаете, он не сделал ничего плохого моей маме.
При этих словах Сычев помрачнел, отставил чашку с кофе.
– Я вас понимаю, – сказал он одновременно строго и ласково, – тяжело видеть в каждом человеке врага и убийцу.
– Лютаев не убивал мою маму.
– А кто тогда убил? – спросил Сычев совершенно невероятное.
– Маму?.. – Нина тоже отставила свою чашку. – Мою маму никто не убивал, она умерла несколько лет назад из-за болезни.
– Простите… – Сычев провел широкой ладонью по глазам. – Это все от стресса и бессонницы. Я имел в виду вашу бабушку. Лютаев ведь ее убил, это доказанный факт.
– Нет, не доказанный. – Нина мотнула головой. Она знать не знала Лютаева, ни тогда, когда он еще был просто Серегой, ни тогда, когда стал Лютым, но человек не заслуживает того, чтобы его обвиняли в преступлениях, в которых он не виноват. – Мою бабушку он тоже не убивал. Я это точно знаю.
– Точно знаете? – Сычев покачал головой. Жест этот означал только одно. Ох уж эта молодежь! Все-то она знает! – Пусть… Но вчера погибла девушка. Этот прискорбный факт никак нельзя сбрасывать со счетов. Я волнуюсь. Сказать по правде, мы все очень волнуемся. Вам с ребенком не место у Темной воды. – Он бросил быстрый взгляд на фотоальбом и продолжил: – Я понимаю, ностальгические чувства и все такое. Но сейчас не время, Нина! Не время и не место предаваться ностальгии, когда происходят такие ужасные вещи, когда возобновились эти зверские убийства.
– Это не Лютаев, – повторила Нина упрямо. – Я точно знаю, что мою прабабушку убил не он.
– Откуда? – Сычев прижал ладонь к животу, но, поймав Нинин взгляд, тут же отдернул. Наверное, те старые раны в самом деле все еще болели. – Почему вы в этом так уверены, Нина?
– Потому что я видела настоящего убийцу, – сказала она и отвернулась. Не нужно было говорить, не стоило доверяться еще одному незнакомцу. Или Сычев не незнакомец? На него ведь тоже однажды напал зверь. Напал и едва не убил. А вдруг Сущь нападет еще раз? – Вам нужно быть очень осторожным, Геннадий Львович.
Он молчал очень долго, наверное, обдумывал то, что она сказала, а потом усмехнулся:
– Мне уже нечего терять, Нина. – Прозвучало это так, словно он был дряхлым стариком, а не мужчиной в расцвете сил. – А вот вам…
А ей нельзя уезжать далеко от Темной воды, и с этим ничего не поделаешь.
– Мне тоже, – ответила она тем легкомысленным тоном, который заставляет любого мужчину считать, что перед ним не рассудительная женщина, а недалекая девица. Можно было добавить, что в кухне у нее спрятано ружье, но зачем еще больше тревожить хорошего человека?
На веранду с деревянной лошадкой в руках выбежал Темка, и разговор сам по себе свелся к вещам будничным и неопасным.
– Вам тогда было примерно столько, сколько сейчас вашему сыну, – сказал Сычев и подмигнул Темке. – В таком возрасте многие вещи кажутся не тем, чем являются на самом деле. Зачем вы приехали сюда, Нина? Почему именно сейчас?
Она приехала сюда, потому что так сложились обстоятельства, потому что она нашла документы на этот дом, потому что ей некуда было больше бежать. Тогда было некуда, а сейчас и подавно, но рядом крутится Темка, и ему не нужно ничего знать о взрослых проблемах.
– Ностальгия, – сказала Нина и улыбнулась. – Я хочу разобраться с тем, что случилось. Хочу вспомнить свое прошлое. Все свое прошлое. – Пальцы погладили теплый бархат фотоальбома. – Вы должны меня понять, Геннадий Львович. – Да, он должен ее понять, потому что он один из тех четверых, влюбленных в ее маму. Это ясно как божий день. Для этого даже не нужны те фотографии. Это место крепко-накрепко связало их всех. Здесь происходили страшные вещи. Такие страшные, что мама предпочла забыть о них сама и заставила забыть Нину, сожгла все мосты, уничтожила все ниточки, кроме одной – дарственной на дом.
– Понимаю. – Сычев кивнул, тяжело встал из-за стола. – У меня к вам только один, самый последний вопрос. Даже не вопрос, а просьба.
– Я слушаю вас. – Нина тоже встала.
– Вам это может показаться странным, но… двадцать лет прошло… – Он немного помолчал, а потом продолжил: – Нам всем ее очень не хватало. Все эти годы. Понимаете? Сейчас такое время, мобильники, цифра и прочий прогресс. Возможно, в вашем телефоне сохранились ее фотографии?
Теперь Нина поняла. И его смущение, и эту его растерянность. Он хотел знать, какой стала ее мама спустя годы, он хотел ее видеть.
– У меня есть. – Нина включила свой мобильный, вошла в галерею. Фотографий с мамой на этом телефоне было немного, но они были. И мама на этих фото была еще здоровой и полной сил. Болезнь случилась годом позже, а пока мама улыбалась ей бодрой, почти счастливой улыбкой. Улыбалась ей и Геннадию Львовичу.
Когда он взял у Нины мобильный, руки его дрожали от волнения. Наверное, у Якова бы тоже дрожали. Может быть, и у Березина. И наверняка у Лютаева… В фотографии он всматривался очень долго и очень внимательно, и выражение его лица менялось с каждой секундой. Нина никак не могла понять, что это: надежда, нетерпение, горечь или разочарование. Возможно, все разом, потому что время не щадит никого, потому что то, что случилось больше двадцати лет назад, наложило на мамино лицо невидимую печать тревоги. Теперь Нина понимала это очень хорошо. И маму она теперь тоже понимала. Их затворническая жизнь в маленьком городке, где друзей и знакомых по минимуму, и мамино нежелание вспоминать прошлое, не только свое, но и Нинино. Корни всех этих странностей росли из жаркого июльского лета, а ветви тянулись к Темной воде.
