— У вас что-то срочное? — нетерпеливо спросила Лиланд.
— Только информация о первых восемнадцати годах жизни Джокера.
— Мы уже обсуждали эту тему. Все данные относительно его детства или же юности, которые нам удалось раздобыть, были в той или иной мере сфабрикованы. Мы даже не знаем, сколько ему лет, и высказываем свои предположения, основанные на медицинских отчетах и осмотре его зубов. Этого вполне достаточно для работы правительственных учреждений, но не более того.
— Мы как раз относимся к правительственным учреждениям.
Доктор Лиланд была слишком занята поиском какого-то документа и не ответила. Внезапно Харлин пришла в голову новая идея.
— А что, если тут замешана программа по защите свидетелей?
Джоан подняла голову, глядя на нее с неприкрытым изумлением.
— Этого я еще ни разу не слышала.
— Не настоящая федеральная программа, — торопливо поправила Харлин. — Но что, если в его прошлом случилось нечто, чего Джокер испугался до такой степени, что ему мало было выдумать новую личность, ему пришлось стереть старую и стать Джокером.
— В вашей теории закрался один изъян: испуганные люди стараются скрыться, но Джокер ни от кого не прятался.
— Потому что он знает: его преследователей интересует не Джокер, а тот, кем он был раньше. Такое вполне вероятно.
— Я бы сказала: не исключено. Сомневаюсь, что кто-то или что-то способно напугать Джокера.
— Мне кажется, вы чересчур дегуманизируете его, — заметила Харлин.
— Многие социопаты нуждаются в постоянно адреналиновом возбуждении, так как они лишены чувства страха, по крайней мере, в той степени, в которой оно свойственно большинству из нас. К тому же, они талантливые лжецы. Джокер столько лгал, что, возможно, уже и сам не помнит, где правда. Когда теряешь связь с реальностью, не замечаешь лжи.
— А вам не кажется, что после стольких лет, практически целой жизни в обмане, даже самый закоренелый лжец захочет рассказать кому-нибудь правду?
— Кажется. Только не совершайте ошибку, не думайте, что этот воображаемый лжец — Джокер, а вы — тот человек, которому он пожелает открыться. А сейчас… извините, но я в самом деле занята. Если других вопросов нет…
Харлин только покачала головой.
— Нет, у меня все. Знаете, даже за миллион долларов не захотела бы выполнять вашу работу.
— Я тоже не особо горю желанием, — печально призналась доктор Лиланд. — Если я не докажу, что они даже половину указанной суммы мне не платят, патологии Джокера окажутся самой мелкой из моих проблем.
* * *
Практически все психиатры в больнице хоть раз, да имели дело с Джокером. Так как он слыл сложным и пренеприятным пациентом, он менял лечащих врачей, будто перчатки. Харлин поговорила с доктором Дэвисом и выяснила, что он, оказывается, убрал некоторые свои записи из истории болезни Джокера.
— Я могла бы на них взглянуть?
— Нет, — решительно отрезал Дэвис. — Я уничтожил их.
Харлин ошеломленно вскинула брови.
— Но изменять записи…
— Я ничего не менял, — голос психиатра звучал резко. — Я как раз вернул все, как было. Джокер солгал мне, и я убрал эту ложь, чтобы избежать проблем в будущем. На моем месте вы поступили бы так же.
— Сомневаюсь.
— Вам легко говорить, речь-то идет не о вас, — сердито заметил Дэвис. — Возможно, вам не с чем сравнивать, ведь до «Аркхема» нигде не работали. Здесь на самом деле многое приходится делать по-другому. Иначе местные горгульи уже давно обглодали бы нас до костей. Они способны на самые ужасные вещи. А сейчас извините, у меня встреча с пациентом. Кстати, с одним из ваших бывших пациентов, поскольку доктор Лиланд решила, что будет лучше передать часть вашей работы мне. Наверное, поэтому у вас столько свободного времени, что вы можете рыться в старых записях и искать, чего там не хватает.
Он сердито потопал прочь.
«Еще один тип без чувства юмора», — подумала Харлин, глядя ему вслед.
18
Проходили недели, и Харлин все больше укреплялась во мнении, что человек, которого весь мир считал безумным убийцей, на самом деле — измученная душа, страстно желающая того же, что и все остальные: любви и понимания.
Она осознавала, насколько мелодраматично звучит ее диагноз. Но люди склонны к мелодрамам. Жизнь человека полна отчаяния, путаницы и страстных эмоций. Как в том стихотворении, что она смутно помнила с университетских дней. Оно о людях, которые бросались на шипы жизни, чтобы окропить их кровью своего сердца. В следующую минуту они плясали от радости, а минутой позже умирали за любовь.
Это и означало быть человеком.
Харлин пришла к выводу, что Джокер — не маньяк-убийца. Уж она-то знала разницу. Она столкнулась сразу с тремя в ту памятную ночь на Кони-Айленде, когда ей едва исполнилось семь лет. А еще ей едва удалось унести от них ноги.
В чем в чем, а уж в маньяках-убийцах Харлин Квинзель хорошо разбиралась.
* * *
Харлин никак не удавалось разложить по полочкам свои записи, и не потому, что она позабыла факты. Напротив, при одном взгляде на страницу она живо и практически дословно вспоминала слова Джокера. Но ей все труднее становилось включать их в отчеты для доктора Лиланд, превращая обнаженные эмоции и идеи в холодный бесстрастный текст:
Объект признает, что в детстве страдал от побоев отца-алкоголика; поход отца/сына в цирк (потенциальная возможность для сближения) — объект рассказал, что был избит в результате неудачной шутки — 3 дня в больнице!!!
Отец <—> Бэтмен?
* * *
Харлин не нравилось называть Джокера «объектом», да и всех своих подопечных, но таковой являлась общепринятая терминология, призванная помочь исследователю сохранять беспристрастность и избегать чрезмерной эмоциональной связи с пациентом. Харлин считала, что это дегуманизирует больных, превращая их из человеческих существ в истории болезни и набор симптомов. Клятва Гиппократа напрямую предупреждала об опасности подобного подхода.
Поддерживать профессиональную дистанцию было разумно и необходимо: врач не мог позволить себе считать каждого пациента лично важным для себя, иначе сошел бы с ума. Тем не менее, каждый пациент заслуживал того, чтобы с ним обращались, как с личностью, а не сбрасывали со счетов, объявив опасным или неизлечимым. Диагноз не равен человеку. А если диагноз вообще ошибочен?
Ошибочные диагнозы встречались в медицине на каждом шагу: тесты давали ложный или неопределенный результат, люди неправильно прочитывали или путали рентгеновские снимки и результаты сканирования. Даже лучшие врачи порой допускали ошибки, особенно в психиатрии. Врач мог из самых благородных побуждений истолковать симптоматическое поведение определенным образом из-за подсознательного предубеждения, и никому не пришло бы в голову оспаривать его диагноз. Тем более, если этот врач занимал хороший пост и пользовался уважением коллег. Время от времени появлялся кто-то вроде Хьюго Стрэнджа и наносил много вреда прежде, чем кто-либо успевал его остановить.
