Они так и не успели прийти к общему знаменателю, потому что всех отвлекло новое событие. Вторым рейсом с острова приплыли опоздавшие пассажиры – двое бородатых мужчин в штормовках. Теперь они просились на «Туркмению».
– Эй, на борту! – кричали опоздавшие. – Возьмите нас! Нас только двое.
– Нельзя, товарищи, мест нет, – отвечали им сверху матросы.
– Ты не темни, друг! – строжились мужчины. – Как это нет, когда столько-то сошло, а столько-то взяли. Скажи лучше – трап лишний раз спустить лень.
– Ишь, грамотный! – ехидничали матросы. – Сказано – нет – значит нет.
– Мальчики! – заволновались эти двое. – Вы что, серьезно? Нам же неделю тут сидеть до следующего теплохода. Это же не трамвай на материке. Будьте людьми.
– Шабаш! – сказали мальчики. – Давай отчаливай.
Тогда все, кто был на плашкоуте, стали кричать хором:
– Возь-ми-те дво-их!.. Возь-ми-те дво-их!
Матросы надвинули фуражки с «крабами» на глаза и повернулись к плашкоуту спинами.
– Эй, ребятки! – жалобно крикнул один из опоздавших. – Я врач! Могу пригодиться!
Но ребятки были, видать, здоровыми людьми и болеть в ближайшем будущем не собирались.
Дядя Коля все это время неподвижно сидел на рюкзаке и, казалось, ничем не интересовался. Но, оказывается, под кожаной курткой его закипал справедливый гнев. Между плашкоутом и «Туркменией» уже образовалась порядочная щель, когда дядя Коля вдруг сорвался со своего рюкзака и с негодующим криком: «Позвольте!» – кинулся к борту.
Паганель и мужчина, назвавшийся врачом, едва успели перехватить его над самой бездной и потом уж до самого причала не выпускали из рук.
11. Утро надежд, которые потом сбываются. На вертолете вокруг острова
На следующее утро мы все проснулись в прекрасном настроении.
Солнце, пробивавшееся сквозь редкий туман, заливало наш отдельный номер (три койки и одна раскладушка) мягким розовым светом. Мы лежали под одеялами и вслух размышляли: отчего это нам так приятно и радостно? Дядя Коля закурил трубку, и его даже не вытурили в коридор, как бывало раньше. Наоборот, папа добродушно спросил, что за табачок он сегодня курит: «Золотое руно» или «Принц Уэльский»?
Дядя Коля ответил, что он курит «Нептун», перемешанный с махоркой.
– Прекрасный запах, – похвалил папа.
Подумав еще немного, мы пришли к выводу, что хорошее настроение наше объясняется счастливым устройством в гостиницу, на что вчера вечером, сойдя с теплохода, мы не очень-то рассчитывали и были готовы уже ставить палатку где-нибудь за околицей Южно-Курильска. Такой ночлег нам предсказывал один путешествующий студент на «Туркмении». Студент скитался по островам уже два месяца, он был тертый, штопаный, исхудавший до костей и все на свете знал. Здесь, говорил он, не любят праздношатающихся туристов. Их не любят рыбаки, представители местной власти и администраторы гостиниц. Больше всего туристов не любят пограничники – и это как раз самое печальное. Потому что у пограничников, во-первых – транспорт, а во-вторых, – право не пускать. Так что, говорил студент, скорее всего мы сможем посмотреть только ничем не примечательный унылый городишко Южно-Курильск, ну, еще берег, который здесь захламлен гниющими останками судов, бочками, цистернами и прочими железяками, да, может быть, горячий пляж. В глубь же острова нас не пустят, а если и пустят, то не помогут транспортом – и тогда мы будем блукать по здешнему бездорожью не меньше месяца, так ничего толком и не увидим, наголодаемся, пооборвемся, простынем и выберемся на материк такими скелетами, что нас мать родная не узнает. Если, конечно, выберемся. А то ведь могут разразиться ливни, бури, тайфуны – и тогда вообще придется зимовать.
Паганель деликатно намекнул студенту, что мы все же рассчитываем на некоторое содействие, поскольку представляем не то чтобы праздношатающихся туристов, а, в некотором роде, лекторскую группу – сочетаем, так сказать, приятное с полезным.
Студент посмеялся над Паганелем. Здесь таких лекторов, сказал он, полтеплохода. И лекторов, и артистов – кого хочешь. Есть свои академики Келдыши и Леониды Утесовы. И все за вертолетик или вездеходик готовы хоть на голове стоять. Вы присмотритесь внимательнее, сказал он.
Мы присмотрелись. Теплоход и правда наполовину был забит туристами. Мы очень скоро научились отличать их: по штормовкам, рюкзакам, а главное – по угрюмым лицам.
Интересно бы узнать, кто пустил слух, что туристы веселый, неунывающий народ? Наверняка этот человек видел туристов только в пригородных электричках, где они действительно бывают веселыми, когда вечером, возвращаясь домой, радостно поют: «Попал я, бедненький, в холодную ночевку, и холод косточки мои пересчитал». Я думаю, они радуются тому, что на самом-то деле ни в какую холодную ночевку не попадали, а только утром выехали за город, хорошо отдохнули – накупались, позагорали, съели все консервы, весь плавленый сыр и копченую колбасу, и теперь у них прекрасное настроение. Кроме того, они захватили в электричке все сидячие места и знают: никто их не сгонит – туристов сгонять не принято. Просто отдыхающего можно – он в холодную ночевку не попадал. А туристов, считается, нельзя. Вот они и веселятся.
Настоящие же, непригородные, туристы народ ужасно мрачный. Мы, например, за всю дорогу не встретили ни одного не то чтобы поющего или смеющегося, но даже просто улыбающегося туриста. Дядя Коля считает, что такими их делают немыслимо жестокие условия существования: тяжелая грубая одежда, рюкзаки, под которыми согнется даже лошадь, скверная пища, кровавые мозоли на ногах, отсутствие горячей воды, простудные заболевания, гнус. От всего этого, говорит дядя Коля, вымирали целые народы. А туристы пока держатся. Так что не надо судить их слишком строго. Любому на месте этих ребят было бы не до песен.
– Интересно, где сейчас вчерашний прорицатель? – сладко потянувшись, сказал Паганель. – Кажется, отдал бы сто рублей, лишь бы не оказаться на его месте.
Папа не согласился: сто рублей, сказал он, заведомо много, но вообще-то, четвертую часть можно отдать не глядя.
Они пофантазировали немножко: представили, как несчастный студент, покрывшийся гусиной кожей и взъерошенный, стуча зубами, вылезает сейчас из отсыревшей палатки, – и развеселились еще больше.
Вчера никому из туристов, ехавших с нами на «Туркмении», даже в голову не пришло обратиться в гостиницу. Они взвалили на плечи свои рюкзаки и бесшумно, как привидения, растворились в темноте.
В результате – единственный свободный номер достался нам. Правда, Паганель позвонил перед этим не то в райком, не то в райисполком и сказал кому-то солидным голосом, что вот, мол, два приезжих профессора и один литератор убедительно просят оказать им содействие. После этого дежурная чуть ли не сама затащила наши рюкзаки на второй этаж.
Вспомнив про этот прием, Паганель и папа совсем загордились.
– Надо кое-что иметь тут, – сказал папа, постучав себя согнутым пальцем по голове. – Как можно, вообще, сравнивать жалкую студенческую самодеятельность с выступлениями профессиональных лекторов!
