– Решка, – подходя, сказал я.
Женька убрал ногу.
– Орел.
– Значит, будем поступать? – спросила Полинка.
Они все стояли на узком тротуаре так, что мне места не оставалось. И я взобрался на кучу битого кирпича. И вдруг, как это вышло – не понимаю, я произнес речь. Настоящую. Даже размахивал руками и стучал себя в грудь.
Я сказал, что всегда представлял институт храмом науки. Видел каждую аудиторию. Любил каждую ступеньку. Мечтал о том, как буду приходить в него по утрам, открывать высокие двери с тяжелыми медными ручками. Вдыхать его запахи. Слушать его тишину…
Словом, Митю Агаркова прорвало. Полинка смотрела на меня круглыми глазами. Даже рот приоткрыла. У Алексеича медленно лезла вверх левая бровь. На мгновение мне стало неудобно перед насмешливым Женькой, и я осекся.
Но Женька поднял голову и задумчиво сказал:
– А на ручках – солнце…
– На каких ручках? – спросил Алексеич.
– Да на медных, на медных! – нетерпеливо притопнула ногой Полинка.
– Тьфу ты! – Алексеич резко сел на свой рундучок. – Заморочили совсем! Что делать-то будем?
– Поступать, – ответил я. – В другой. В медицинский, например. Медицинский здесь – сила.
– Слушай, – сказал Алексеич Женьке. – Ты какой-то теткой хвалился. Помнишь? Говорил, в Барышево живет.
– Тетя Маруся, – уточнил Женька. – Полчаса на электричке. Солености, маринованности, лес и речка.
– Вези! – распорядился Алексеич. – Так нельзя, честное слово! Обалдеть можно. С поезда, устали. Вот отдохнем, пескарей половим, заночуем. А завтра пораскинем на свежую голову.
Женькина тетка поставила на стол кастрюлю с картошкой, из которой ударил столб пара. Потом кастрюлю начали окружать посудины помельче: блюдо с помидорами, с малосольными огурчиками, с грибками, тарелка с селедкой, с баклажанной икрой.
Алексеич перемигнулся с Женькой и достал из рундучка заветную бутылку. Тетя Маруся расхрабрилась, махнула рукой: «А, да когда ж такое дело!» – и выпила вместе с нами. Потом все подналегли на закуску.
Тетка не спускала ревнивых глаз с Полинки. Она прямо истекала нежностью.
– Кушай, деточка. Кушай, красавица. Кушай, сердечко мое. Женечка, подложи ей помидорчиков. Шо ж ты сидишь, как тот пень? Девушка с дороги, проголодалась…
Вот так всегда. Стоит Полинке появиться в чьем-то доме, где есть мама, тетка или бабушка, как ее начинают примерять в невесты. Иногда мне хочется очутиться на необитаемом острове. Чтобы только я и Полинка. И больше никого. Никаких теток и мам, никаких друзей, никаких трамваев, где разные пижоны пялят на нее глаза.
Полинка опрокинула на скатерть свою недопитую рюмку и растерянно прикусила губу.
– Ах ты родная моя! – прямо сомлела от восторга тетка. – Та бог с ней, со скатертью! Та гори она синим пламенем, чтоб из-за нее расстраиваться!
Нас с Алексеичем тетка вообще не замечает. Так, сидят два рта, пережевывают ее огурцы, и все. И вообще наш квартет она разделила по-своему: приехал в гости племянник, а с ним такая красавица!
Впрочем, Алексеича это вовсе не смущает. Он деловито подкладывает себе картошки, отколупывает здоровенный кусок масла, тянет поближе блюдо с помидорами. И вдруг, не дожидаясь, когда тетя Маруся кончит свои причитания, спрашивает:
– Это что ж, супруг ваш будет? – и показывает на большой портрет усатого мужчины.
– А? – встрепенулась тетка. – Это кто? Муж, шоб ему очи повылазили, заразе.
– Мгу, – говорит Алексеич, поддевая селедку.
– Мотается по белому свету неизвестно где, вражина!
– Мгу, – говорит Алексеич и пинает меня ногой под столом.
Теперь мне ясен его маневр: отвлечь огонь на себя и дать Полинке спокойно поесть…
А потом мы собрались на речку. Тетя Маруся сказала:
– Всё вниз и вниз, огородами!
Мы и пошли огородами, по узкой стежке. Впереди Полинка, за ней я и Женька, позади всех Алексеич с удочкой.
– Может, действительно, в медицинский? – спросил я. – Как, трудящиеся?
– Правильно, давайте в медицинский, – сразу откликнулась Полинка.
Она повернулась к нам лицом и, отступая пятками вперед, смешно подбоченилась:
– Доктор Кручинина! Здорово, да?
– Шикарно, – сказал я. – Смотри не трахнись затылком, доктор Кручинина.
Полинка показала язык и прошлась чечеткой.
Алексеич повернул ладонями вверх огромные, как лопаты, руки и, с удивлением рассматривая их, спросил:
– Вот этими… больных лечить?
– Почему этими? Главным образом вот этим, – постучал я по лбу. – Головой зовется, между прочим.
– Ладно, старик, – сказал Женька. – Давай завтра об этом. В медицинский так в медицинский. Придем – посмотрим. Ты опять речь скажешь – и подадимся в строительный.
Речка оказалась тихой и приятной на вид. Только этот берег был крутоват. Он уходил в воду двумя песчаными ступеньками. Я быстро разделся и прыгнул ласточкой прямо с верхней ступеньки. Наверное, треть речушки я прошел под водой и потом только вынырнул.
– Как вода, Мить? – крикнула Полинка.
– Молоко, – сказал я. – Не лезь в глубину.
– А я с Женей. Он меня плавать поучит. Поучишь, да?
У Женьки стройная, гимнастическая фигура. Хоть сейчас на плакат. Чего он поперся в секцию бокса?
– Махнем на ту сторону? – предложил я.
Женька, щурясь на закатное солнышко, покачал головой:
– Соревнуйся один. У меня место твердое – второе после топора.
Второе после топора, а берется учить! Ну ладно. Я поплыл красивым, идеальным кролем – пусть посмотрят, как это делается.
Я плыл и плыл, пока не зацепил пальцами дно. И тогда лишь встал на ноги. Черта с два они любовались моим кролем. Алексеич поймал пескаря, и они бежали посмотреть, держась за руки.
«Вот что, парень, – сказал я себе, – не психуй. Запомни – товарищество. Ничего здесь такого нет. Уловил? То-то».
«Может, они поцеловаться вздумают – тебе какое дело?» – думал я, пересекая речку еще раз.
«Непринужденные отношения! – Я развернулся для третьего заплыва. – Чисто дружеские! Понял?!»
Когда я наконец выбрался на берег, у меня стремительно колотилось сердце и дрожали руки.
Алексеич поймал еще двух пескарей…
III
Мы опять шли от вокзала пешком. В павильоне возле цирка съели по пирожку. Алексеич предложил еще выпить портвейна, но Женька сказал:
– Правильно. А потом дружно дыхнем на приемную комиссию?
