— Отец, Педро…
— Не называй его имени, — перебил девушку Чезаре.
— Чезаре, мой дорогой брат, пойми меня.
Я люблю Педро. Он — отец моего ребенка и скоро станет моим мужем. Отец устроит так, что мы поженимся.
— Дорогая моя девочка, к сожалению, ничего не получится, — сказал папа.
Лукреция попыталась сесть, ее охватило тревожное предчувствие.
— Милая моя, — едва слышно проговорил Александр. — Ты должна знать правду.
— Но я люблю его, а ты сказал… Александр отвернулся, прижав к глазам носовой платок.
Чезаре почти злобно сказал:
— Вчера тело Педро Кальдеса нашли в Тибре. Ты лишилась своего любовника, сестра, смерть отняла его у тебя.
Она упала на подушки, глаза ее были закрыты. Папа с любовью склонился над дочерью.
— Слишком неожиданно, — проговорил он. — Любимая моя, любимая моя девочка, как бы я хотел взять твою боль, пусть бы страдал я.
Саркастическая улыбка исказила лицо Чезаре, когда он взглянул на отца.
Ему хотелось закричать: «А по чьему приказу убили камердинера? По моему и твоему. Разве она не опозорила наше имя, связавшись с лакеем!»
Вместо этого он сказал:
— Там, в реке, он встретил еще одну… твою служанку Пантисилею. Ты никогда больше не увидишь ее лица.
Лукреция закрыла лицо руками — ей не хотелось видеть эту комнату и мужчин, сидевших по обе стороны от нее. Они охраняли ее; они — ее тюремщики. Она всю жизнь живет по их указке. Она шагу без них не может ступить. Если они и позволят ей что-то сделать, то ее не ожидает ничего, кроме несчастья.
Педро в Тибре! Она представила его с ранами на теле, а может, с синяками на шее, или не то, не то. Они могли сначала отравить его, после чего бросить в реку.
Педро, красивый мальчик Педро. Он виноват только в том, что любил Лукрецию.
И маленькая Пантисилея. Она никогда больше не увидит ее. Она не вынесет этого. Есть предел страданиям, которые можно вынести.
— Уйдите… оставьте меня, — заикаясь, проговорила она. — Дайте мне моего ребенка… и уходите… уходите, говорю.
В комнате стояла тишина. Ни Чезаре, ни Александр не шелохнулись.
Потом заговорил папа. В его голосе слышались мягкие успокаивающие нотки.
— За ребенком будут хорошо ухаживать, Лукреция. Тебе незачем бояться за него.
— Мне нужен мой мальчик. Я хочу его видеть… Я хочу держать его на руках. Вы убили человека, которого я люблю. Вы убили мою подругу. Сейчас я не требую от вас ничего, только верните мне моего сына. Я уеду. Я буду жить одна со своим ребенком… Я никогда не вернусь сюда…
— Разве Лукреция это говорит? Лукреция Борджиа? — произнес Чезаре.
— Да, — заплакала она, — я, я и никто другой.
— Мы поступили не правильно, — быстро сказал Александр. — Слишком прямолинейно сообщили новости. Поверь мне, девочка, бывает, когда лучше сразу отрезать. И тут же наступит выздоровление. Ты недостойно вела себя — Борджиа, наша дочь и сестра, — связавшись со слугой. И появление ребенка — преступление. Но мы нежно любим тебя и понимаем твои чувства. Мы прощаем тебе твое увлечение, как всегда прощали тебе любые грехи. Наша слабость — любовь к тебе. Мы избавили тебя от несчастий и спасли от позора. Ты — самое ценное из наших сокровищ, и мы любим тебя, как никого на свете. Именно потому, что я и твой брат так сильно любим тебя, мы и избавили тебя от последствий твоей величайшей ошибки и греха. Участники твоего приключения исчезли, а с ними исчезла и опасность предательства. Что же касается ребенка, это прелестный мальчик, и я уже успел полюбить его. Но тебе придется попрощаться с ним — о нет, не навсегда, совсем ненадолго. Как только будет можно, я заберу его в Ватикан, и он станет жить с нами. Он — Борджиа. Дай Бог ему счастья. Он в хороших руках, у него достойная приемная мать. Она будет относиться к твоему ребенку, как к родному, даже лучше. Она не осмелится повредить нашему Борджиа. И обещаю тебе, Лукреция, через четыре года… нет, через три он будет с нами, я усыновлю его, и никто не посмеет ткнуть в него пальцем и сказать: ты — грязный ублюдок, незаконный сын Лукреции и камердинера.
Она молчала. Мечты рассеялись. Она не могла вернуться к реальности. Пока не могла. Но она знала, что вернется. Знала, что ничего другого ей не остается.
Чезаре коснулся ее руки, девушка почувствовала, что он целует ее.
— Ненаглядная наша, — сказал он, — мы найдем тебе прекрасную партию. Она содрогнулась.
— Еще не время говорить о подобных вещах, слишком рано, — заметил Александр. — Об этом позже.
Она по-прежнему молчала.
Они сидели около нее. Каждый держал ее за руку, время от времени наклоняясь, чтобы поцеловать.
Ей казалось, что ее навсегда лишили счастья. И в то же время она сознавала, что поцелуи отца и брата доставляют ей смутное удовольствие, принося ей успокоение.
Она начала понимать неизбежность случившегося. Она стала осознавать, как наивны и безрассудны были ее мечты.
Второй жених
Лукрецию одевали к свадьбе. Служанки стояли вокруг нее, восхищаясь платьем, тяжелым от золотой вышивки и жемчуга. На ее шее сверкали рубины, на платье выделялся рисунок — герб Арагонского дома и Борджиа.
Прошло всего несколько месяцев с того дня, когда Лукреция родила сына, но уже сейчас она обрела свое былое душевное спокойствие и, ожидая, пока ее оденут, она, казалось, не думала ни о чем, кроме предстоящей церемонии бракосочетания.
Санчия была рядом.
Лукреция неторопливо повернулась и посмотрела на свою невестку. Кто мог подумать, что именно она так утешит ее в горе?
Санчия рассказывала о своих многочисленных любовных похождениях, объясняла, что вначале каждый любит страстно и беззаветно. И кто не помнит первых свиданий, первый бал, первые драгоценности? Так же и с возлюбленными. Неужели Санчия не знает? Разве Санчия не величайший знаток любви?
Санчия говорила о своем младшем брате. Он прекрасно воспитан; он хорош собой; его все любят. Лукреция станет благословлять тот день, когда согласилась выйти замуж за брата Санчии герцога Альфонсо.
Санчия испытывала волнение при мысли о том, что брат приезжает в Рим, стараясь заразить и Лукрецию своим энтузиазмом. О, как я рада, что в трудные для меня дни со мной была эта девушка, думала Лукреция.
Она принадлежала к семейству Борджиа. Она не должна забывать об этом. Куда бы она ни взглянула, отовсюду с герба Борджиа на нее смотрел буйвол. Она не должна мечтать об обычной любви и скромном замужестве, говорила она себе. Это для простых людей, кому не уготована великая судьба.
Она была любимой дочерью и любимой сестрой. Они забыли о том, как она пыталась предать их. Где-то в Риме — а может, где-то еще — приемные родители воспитывают маленького мальчика, а через несколько лет он станет жить в Ватикане. Он — это все, что осталось от недолгой идиллии, подарившей ему жизнь и принесшей столько страданий его матери, а двоим, так любившим ее, — смерть.
