Но одна достоверность не заставила бы так взволнованно отнестись к милиционеру Лапшину и его незатейливой истории. Фильм задевает что-то очень чувствительное оттого, что касается всех, кто его смотрит с пониманием, поскольку все они вышли из того общества, которое своего духовного пика достигло в годы, показанные Германом. Он поймал страну на взлете. Уже потом возникли обстоятельства, которые стали основной исторической канвой: террор, война, откровения 56-го, надежды 60-х, безверие 70-х, переворот 80-х.
Подобно Платонову в прозе, Герман в кино снял чистую пробу идеи. Его герои твердо шагают по земле, расчищая место для сада на всей планете. Теоретически любовь к дальнему включает любовь к ближнему, практически – никогда. Любовь к человечеству на деле не оборачивается любовью к человеку. Мы хорошо понимаем это, но следим за героями с волнением, потому что знаем не только то, что стало с ними, но и то, что стало с нами. Знаем собственную судьбу, которую во многом, для каждого по-своему, определили они.
О природе советского смеха
Программа: “Поверх барьеров”
К столетию кино в России
Ведущий: Сергей Юрьенен
20 ноября 1996 года
Петр Вайль. Александровская картина стала культовой без главных козырей. Нет сильного героя, как Чапаев или Штирлиц, нет идеи торжества добра над злом. В “Веселых ребятах” – ничего, кроме веселых ребят. То есть беспримесной идеи необоснованного оптимизма. Фильм внеидеологичен, там нет прославления идеи или строя. Мы привыкли к словам “Нам песня строить и жить помогает”, но на самом деле пастух Костя поет “жить и любить”, и куплет “шагай вперед, комсомольское племя” потом добавили. Когда смеются по приказу, загадки нет. Но откуда та ненагруженная эмоция, которую пытались возродить шестидесятники, как в фильме “Я шагаю по Москве”:
Бывает все на свете хорошо, —
В чем дело, сразу не поймешь.
Я думаю, следует всерьез говорить о социопсихологии, даже психиатрии. Поведение веселых ребят отвечает классическим симптомам невротика: экстатичность, импульсивность, увлеченность идеей до умоисступления, хаотичность движений и высказываний, тотальная неадекватность, когда отвергнутый влюбленный пастух запевает о том, как хорошо на свете жить.
“Сердце, тебе не хочется покоя”, – заводил Утесов, а за ним – весь народ. И вдруг сердце сжимается от острого странного ощущения: что-то тут не так.
Памяти Марчелло Мастроянни
Программа: “Поверх барьеров”
Ведущий: Иван Толстой
21 декабря 1996 года
Петр Вайль. Нет страны прекраснее Италии, нет мужчин очаровательнее итальянских актеров, нет итальянского актера обаятельнее Марчелло Мастроянни. То есть не было. Как пламенно и преданно мы сразу полюбили его, как умудрялись на российских просторах без запинки выговаривать его длинное чужое имя. Мастроянни ощущался безошибочно своим, при всем неподражаемом итальянстве.
В этом смутном наблюдении стоит разобраться. Не помню, какой наблюдательный и ироничный человек из киношных деятелей сказал, что в Италии все превосходные актеры, а худшие из них делают карьеру в театре и кино. В этом парадоксе много правды, и когда общаешься с итальянцами в кафе или на базаре, начинаешь снисходительно смотреть на экранное цоканье языком, пальцы, сделанные козой, и прочие наигранные штучки. В Мастроянни полировка не скрыла фактуру, а лишь придала изящества и философичности. Я не оговорился, употребив это слово применительно к артисту классического амплуа, которое именуется “латинский любовник”.
Именно эти роли принесли Мастроянни славу – от победительного барона из “Развода по-итальянски” до дряхлого Казановы из “Ночи в Варенне”. Но он-то, Марчелло Мастроянни, как раз и трансформировал этот образ, затеяв с ним игру с самого начала, с картин ранних 50-х, вроде “Девушек с Площади Испании” и “Дней любви”. Следуя за стереотипом в кажущейся наивности, посмеиваясь над ним, рефлектируя по его поводу, иронизируя, разрушая. Пока не предстал вдруг – для многих, даже знатоков, вдруг – вторым “я” самого Феллини, трагикомической фигурой чеховского масштаба в фильме “Восемь с половиной”.
Чехов – имя, которое многое объясняет в Мастроянни. Не зря он в молодости играл на сцене в “Трех сестрах” и “Дяде Ване”. Чеховская закваска в итальянском замесе – вот продукт, который больше сорока лет с восторгом принимал кинопотребитель. Крестьянский сын, Мастроянни любил жаловаться, что Феллини и другие режиссеры делают из него интеллигента. Но дело тут не в социальной принадлежности. Мастроянни удалось то, что выпадает на долю лишь великих. Он создал тип. Растерянный, милый, суетливый, неунывающий, нервный горожанин, герой-любовник второй половины ХХ столетия. Человек, которого нельзя любить, но не любить невозможно. Неотразимый образ, созданный гениальным актером, чья смерть трогает резко и глубоко, как смерть близкого.
Карловы Вары
Программа: “Континент Европа”
Ведущая: Елена Коломийченко
26 июля 1997 года
Петр Вайль. Карловы Вары входят в обязательный маршрут жителя Праги, к которому приезжают гости. Поскольку у меня постоянно гостят друзья, приятели и знакомые из обоих полушарий, то в Карловы Вары я езжу как на работу. Ну, скажем, на работу приятную. Два часа езды по красивой дороге – и вы в одном из самых привлекательных курортов Европы. Прежде всего – внешне. Карловы Вары – это ущелье, по дну которого вьется узкая речка, по лесистым склонам поднимаются дома, а вдоль речки, по обе ее стороны, идет долгая роскошная улица. По изысканности, богатству, вычурности фасадов такой нет, пожалуй, нигде. Здесь же расположены знаменитые колоннады с источниками – и вы внезапно чувствуете, как перенеслись куда-то в прошлое столетие, в сюжеты Достоевского или Мопассана, где “на водах” завязываются романы и интриги. Под колоннадами нынешнего Карлсбада с нарочито старомодными кувшинчиками в руках бродят отдыхающие, приникают к тонкому изогнутому носику, прихлебывают целебную воду. Хочется, чтобы эти люди были в широкополых шляпах и белых газовых платьях.
Здесь иллюзия кончается. Преобладают пестрые длинные трусы, резиновые шлепанцы, грибообразные панамки. Пьется больше пиво – “Старопрамен”, “Праздрой”, “Крушовице”, “Велкопоповицкий Козел”. Тоже полезно. Мопассана не слыхать, зато от Достоевского – речь. Государственный язык Карловых Вар – русский.
Только что я был на здешнем кинофестивале, где, беспрецедентно для международных фестивалей такого уровня, наряду со своим чешским и английским фильмы переводились на русский. Организаторы учли состав населения фестивального города. Ручаюсь, сейчас нет ни одного кафе, пивной, ресторана в Карловых Варах без русского меню или говорящих по-русски официантов. Даже самые скромные отели предлагают среди телепрограмм ОРТ.
Русский язык здесь связывают с широким жестом, с набитым бумажником. Легко забыты времена униженных и нищих советских туристов. Диковинным образом возвращаются давние дни, когда гость из России на Лазурном Берегу, в Париже или Карлсбаде был самым расточительным и размашистым.
