Книга Застолье Петра Вайля, страница 61. Автор книги Иван Толстой

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Застолье Петра Вайля»

Cтраница 61

П. В. Вы давно живете иной жизнью, чем жили двадцать лет назад. Вы известный писатель, вы профессор Сорбонны, вероятно, вы уже привыкли к этому своему статусу. Но все-таки очень соблазнительно спросить, представляли ли вы нечто подобное тому, что с вами происходит сейчас, тогда, когда сидели в Дубровлаге?

А. С. Разумеется, ничего подобного я не представлял.

П. В. О торжестве справедливости вы думали?

А. С. Насчет справедливости… Скорее чувство, которое владело и до сих пор владеет мною, – это обратимость, обратимость судьбы и относительность хорошего и дурного. Сегодня судьба так поворачивается, завтра повернется с грустной на веселую, послезавтра с трагической на смешную. И в силу того, что я попадал в контрастные сочетания, я не думал, что будет по-другому. Ежели говорить по большому счету – когда в лагере находишься, там нужно быть готовым к смерти. Так же как в ситуации, подобной сегодняшнему дню, не знаешь, что будет завтра с тобой, через год, как повернется судьба. Человеческую судьбу я воспринимаю как что-то художественное, которая проделывает какие-то зигзаги, витки. Порою от человека ничего не зависит.

П. В. Вы очень точно сегодня сказали о карнавальном ощущении сегодняшнего дня, и оно еще больше подчеркивает карнавальность этих кувырков судьбы. Вечера – зэк, сегодня – лауреат. Но вот так, чисто по-детски, как ребенок, ложась спать, думает о том, что он будет летчиком, – как вы себе представляли, как может сложиться ваша жизнь в дальнейшем?

А. С. Я допускал, что все обойдется, я отсижу свой срок, выйду из лагеря. Но было для меня тогда совершенно ясно, что как литератор я конченый человек, что на моей карте будет поставлен крест и второго Абрама Терца я сыграть уже не смогу, потому что буду находиться под невероятным присмотром КГБ. Я же не знал, что будет возможна эмиграция.

П. В. Ну, хорошо, это как бы рациональное рассуждение. Но мечты остаются? Неужели вы не мечтали, что ваши книги будут изданы?

А. С. Это, наверное, от мнительности, что ли… Я всегда, когда о чем-то мечтаю или думаю о будущем, выбираю для себя наихудшие варианты, чтобы быть готовым и не слишком заноситься в мечтах. Потому что мечты – это чаще всего обман.

П. В. Это не насильственно происходит? Это у вас строй души, что ли?

А. С. Наверное, это просто строй души и судьба такая. Когда я начинал писать, я вполне допускал, даже знал, и жена это знала, что меня рано или поздно посадят. Конечно, лучше бы, чтобы подольше пожить и успеть побольше сделать интересного, но я старался не обольщаться.

П. В. Я перечитывал ваш “Голос из хора”. Там вы приводите высказывание, видимо, услышанное в лагере: “Жизнь – это трогательная комбинация”. Вот это замечательное сочетание слов “трогательная комбинация”. По-моему, что-то такое происходит и сейчас.

А. С. Да, очень похоже. “Голос из хора” построен из каких-то неожиданных фраз. Например, когда ко мне простой мужик, зэк, подошел и видит, что я какой-то мрачный, он говорит: “Ничего! Писателю и умирать полезно!” И он это сказал с добрым юмором.

П. В. К вопросу о метаморфозе. Еще одна цитата из вашего “Голоса из хора”: “Запорошенный пылью дорожной, я вернусь на себя не похож”.

А. С. Меня именно там поразили слова, что “я вернусь на себя не похож”, что человеку, когда он о чем-то мечтает, хочется быть на себя не похожим.

П. В. То есть лучше?

А. С. Не обязательно. Если “запорошенный пылью дорожной”, значит, он, наоборот, пройдет какие-то испытания и в каком-то другом облике вернется.

П. В. А у вас получается сейчас смотреть на себя, если уж мы затронули эту тему лагерника?

А. С. Получается. Во-первых, так же, как после войны человеку часто вспоминается война, – так и у лагерника. Когда я сейчас встречаюсь со своими старыми лагерными товарищами, даже близким бывает скучно, потому что мы все время смеемся, вспоминая какие-то ситуации, порою жутковатые. Кроме того, я довольно часто вижу сны, что я второй раз попал в лагерь. Это совсем не кошмары. Но вот второй срок у меня, причем заканчивается второй срок, и обычно мысль: а как же я теперь во Францию попаду? Просыпаюсь не с чувством облегчения, а с какой-то иронической усмешкой на губах, потому что действительно после второго срока попасть во Францию, опять проделать все эти зигзаги довольно странно.

П. В. Тогда в Бостоне, в 1991-м, разговор с Андреем Донатовичем у нас шел о зигзагах его судьбы не только прошлого и настоящего, но и предполагаемого будущего. Я спросил его, не думает ли он вернуться на родину или, другими словами, возможна ли вторая эмиграция в течение одной жизни?

А. С. Во всяком случае, проблематично. В видимом будущем я такой задачи для себя не ставлю. Почему я эмигрировал? Я хотел остаться собой, Абрамом Терцем. Я решил продолжать писать и переправлять на Запад, чекисты об этом знали, и они поставили вопрос так: будете продолжать – второй срок дадим. А зачем возвращаться? За материалом? Материала у меня хватает. Писать там? Хотя сейчас там вроде бы свобода слова, но очень зыбкая свобода слова. Кроме того, я считаю, что писателю все равно, где его тело находится, он продолжает работать. Я не уверен, что, если я вернусь в Россию, меня там радостно будут печатать, издавать. Нет, в России ко мне достаточно плохо относятся, я ведь до сих пор не реабилитирован, я сейчас особо опасный государственный преступник, так что перекрыть мне все каналы к тому, чтобы писать, очень легко. Я все-таки проходил эту школу. А ради авантюры просто? Я же по складу не авантюрист, хотя всякое случалось в жизни, но это происходит не по собственной воле.

П. В. Но превращение Синявского в Терца – это тоже авантюра.

А. С. Да, но ведь это была страсть настолько сильная, это не просто рискнуть. Я бы не рискнул стать вором или спекулянтом, мне это не интересно. Тут была страсть писательства. У Хаксли есть одна фраза в “Шутовском хороводе”, что с человеком случается чаще всего то, что на него похоже. Не потому, что он хочет, а вот неожиданное сходство судьбы и характера. Вот так, наверное, у меня. По складу характера я совсем не авантюрист, наоборот, такой кабинетный, тихий, даже скучный человек, но как-то так закрутилась судьба, что стала давать неожиданные узоры. И когда пройдешь эти узоры, они уже тебе снова нравятся.

П. В. Интересно, что, когда вы сейчас искали сравнение, говоря о том, что “я бы не хотел стать”, вы не сказали – каскадером, киноартистом, подводником, вы назвали вора и спекулянта, и псевдоним у вас разбойника и вора Абрашки Терца, и пишете вы, что даже чтение книг – это кража, а уж про писание и говорить, вероятно, нечего. Значит, все-таки в вас эта аналогия сидит сильно – что писательство по сути своей нечто незаконное.

А. С. Да, конечно, это очень сильно сидит. В данном случае слово “вор” – это метафора по отношению к слову “художник”. Я, в принципе, два разных писателя, просто реалистически описывать жизнь мне не интересно, я лучше писать не буду. Писатель, в моем понимании, это нарушение каких-то запретов.

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация