Что касается ухи, вспомним Пушкина:
Поднесут тебе форели!
Тотчас их варить вели,
Как увидишь: посинели —
Влей в уху стакан шабли.
Пушкин понимал дело, и в еде тоже. Но уха – это не та уха, что мы понимаем. В то время под словом “уха” понималось другое, нежели то, что осталось в современном языке, – “юшка”, то есть навар: “уха”, “ушка”, “юшка”. Например, была “курячья уха”, это нормальное было словосочетание. Это сейчас в языке уха закрепилась как рыбный суп и, конечно, туда добавляется не шампанское, а водка. Пушкин явно говорил просто о приготовлении форели.
Когда уже уха сварена, надо выключить огонь, влить хорошую стопку водки, закрыть крышкой и дать постоять две-три минуты. Это сильно украшает вкус ухи, которая вообще, надо сказать, вершина русской кухни. Это единственный в мире прозрачный рыбный суп. Ни в одной другой кухне мира не существует прозрачного рыбного супа, все – заправочные, на манер нашей солянки, а уха – это произведение искусства, которым русская кухня может гордиться.
За одним столом с Вайлем
Наш Петр
Из мемуарной программы Радио Свобода
Ведущий: Иван Толстой
17 января 2010 года
Иван Толстой. У всех был свой Вайль. Начнет Макс Вайль, старший брат, живущий в Нью-Йорке.
Макс Вайль. Немного о семье. По мужской линии – рассказчики, стихоплеты, книгочеи. Дед Максим, коренной москвич, чей знак “Почетный книгоноша” наш отец хранил в письменном столе. Его посылки с книгами – всегда радость и праздник. Книги были и оставались лучшим подарком по любому случаю до юношеских лет. Отец – веселый, жизнерадостный человек, постоянный победитель конкурсов шуточных стихов и буриме. От него у нас способность писать в рифму, но Петя писал стихи по-серьезному, и мы долго об этом не знали.
Мы – школьники. Лето. Дача на Рижском взморье. Мы все утро на пляже. Жизнь замирает к полудню… Вдоль безжизненного шоссе мы с Петей идем в библиотеку в Дубулты. Предвкушаем удовольствие. На руки дают по четыре книги, которые проглатываются за несколько дней – и тогда снова в поход… В городе мы пользовались домашней библиотекой, отец ее регулярно пополнял, но летом книг определенно не хватало… А кто быстрее, кто больше прочтет: тут был даже элемент соревнования.
…Году в 1961-м или 1962-м мы с Петей писали детектив. А поскольку учились в разные смены, я, написав в школе несколько страниц с утра, передавал папку брату, который писал во вторую смену. Это была веселая белиберда, взятая из массы советских книг о шпионах. Рукопись была нарасхват, и даже находились люди, которые переписывали страницы для себя! Дело это увяло само по себе, но долго еще подходили к нам на переменах и спрашивали, будет ли продолжение… Кажется, в это время Петя и начал писать стихи.
Как Петя и я стали “остзейскими баронами”. Один из наших институтских профессоров обратил внимание на нас с Петей, светловолосых и светлоглазых, с редкой фамилией Вайль. Он, прошедший войну, был знаком немного с Прибалтикой и Восточной Пруссией. “Вы, – говорит, – братья из Риги. Случайно не из остзейских баронов?”
Мы были рады это подтвердить, а он был рад, что угадал. С зачетами по его предмету проблем больше не было… А девочки из нашей группы стали на нас смотреть как-то иначе… Бароны, как никак.
Для Пети было уготовано другое имя – Михаил, в честь нашего второго деда. (В честь первого, Максима, назвали меня.) Но после ужасного ашхабадского землетрясения 1948 года, когда погиб старший брат матери Петр, любимец и опора семьи, появившийся в 1949 году мой брат, конечно, стал Петром.
И. Т. Однокурсник и приятель молодости Макса – Игорь Генис. Вообще, настоящие, исходные Вайль и Генис – не знаменитые писатели, а их старшие братья.
Игорь Генис. Я Петю знал, конечно, дольше всех своих друзей, потому что мы с ним познакомились, когда с его братом Максимом были вместе в армии. Я помню, он к нам приехал где-то в 1967-м, прямо перед Новым годом, и привез с собой в носках пару бутылок водки, специально нам на Новый год. Нечего говорить, что мы эту водку выпили в тот же день вместе с ним. Новый год подходил, а у нас с Максом нечего было выпить, и Петя сумел нам буквально за пару часов до Нового года каким-то образом передать еще пару бутылок водки.
В принципе, вся наша дружба происходила вокруг выпивки, это естественно. И после этого, когда я вернулся из армии, наша дружба продолжалась все время, до самой эмиграции.
У него были странные друзья, он сам-то был не очень спортивный, но у него были друзья из Института физкультуры в Риге, и все эти гимнасты, спортивные ребята – алкаши тоже. И, помню, мы втроем где-то гуляли по Риге и хотели зайти в какой-то дворик, чтобы выпить еще, а калитка была закрыта изнутри. Я тогда вскочил на забор, перемахнул, через секунду открыл калитку, и Петя, слегка выпивший, сказал: “Игорь – ураган!” Вот это было смешно.
А после этого в эмиграции – то же самое, мы дружили, но он уже немножечко отходил, он больше проводил время с моим братом Сашей, они писали вместе, но, тем не менее, мы вместе путешествовали.
Помню, однажды мы были вдвоем в Англии и пошли в Вестминстерское аббатство. Мы зашли сбоку, там была дверь – он ее потянул, и она не открылась. Он тогда стал смотреть в замочную скважину и говорит мне: “Там полно людей”. Я подошел и вместо того, чтобы потянуть дверь, толкнул – она открывалась вовнутрь. Мне было смешно, а он не любил, когда попадал в глупые ситуации.
А в принципе, когда он хотел, он был очень интересным, развлекательным, был на все готов. И в принципе, никаких ограничений не было, но только когда он хотел этого.
Мне с ним было интересно всегда. Я Петю сейчас с грустью вспоминаю, потому что его больше нет с нами.
И. Т. Петр поступил на “Свободу” в 1988 году в Нью-Йорке. Возглавлял тогда Нью-Йоркское отделение Русской службы Юрий Гендлер.
Юрий Гендлер. Петя был человек исключительно талантливый и исключительно способный. Талант и способность – это разные вещи, но Петя был и то и другое. И это бросалось в глаза всем, в общем, с первых минут знакомства.
Я вспоминаю, мы работали все в Нью-Йорке тогда, всей этой большой компанией, и когда я уезжал куда-то в Европу, Петя на одном листочке бумаги составлял мне список. Спрашивал, сколько дней я буду в Париже. Ну, четыре-пять дней. Вот за эти четыре-пять дней ты должен, чтобы что-то понять, сходить туда-то, посмотреть это вечером, в семь часов вечера, именно в семь, а не в двенадцать дня, пройти по этому бульвару. Это был всегда короткий список, в нем было даже то, что я должен обязательно брать на ланч, потому что такой ланч можно получить только в Париже и нигде больше.
И все было, что меня поражало, исключительно точно. И когда я как бы по собственной инициативе отвлекался от Петиного списка, потом снова к нему немедленно возвращался, потому что все мои инновации были неверные. Сережа Довлатов по этому поводу шутил: “Какое у Пети колоссальное количество бесполезных знаний!”
