Сладкая истома мгновенно растеклась по телу, хмель ударил в голову. Он покачнулся на лавке, открыл глаза и увидел свою камеру, словно украшенную новогодними гирляндами. Выпил еще. Минут через пятнадцать огни потускнели. Все тяжелые мысли отлетели, но их место заняла мучительная пустота и острая жалость к себе. Висящая над столом лампочка постепенно сменила белый свет на черный, мир сузился до предметов, лежащих на столе и теряющих контуры.
Волков тупо, как в колодец, смотрел в кружку с остатками водки. Он внимательно изучал края сосуда, трепетавшую поверхность жидкости, пытался в ней увидеть свое отражение. Вязкие, тяжелые мысли медленно, как холодные змеи, обвивали голову и уже шевелись в его мозгу.
«Ненавижу себя, — зло оправдывался он. — От меня только горе всем. Зачем я живу, для чего страдаю и заставляю страдать других? Умереть бы вот так вот, в одну секунду, словно и не было меня. Или уснуть. Хочется поспать. Проклятая жизнь, проклятая судьба, — слезы катились по его щекам и со звоном падали в кружку. — Нет везенья ни в чем».
Новая порция водки вызвала рвоту, Олег почти успел добежать до унитаза, наклонился. Потом умылся под холодной водой из крана. Сон отлетел, осталось невыносимое отвращение к себе, к своей беспомощности, бессилию. Мысли кончились, только всепоглощающее отвращение, черное, как всё в камере, поглотило его. Раскачиваясь из стороны в сторону, как матрос, хватаясь руками за стены и стол, он упал на лавку и уперся пустым взглядом в снотворное. Схватил таблетки и бросил в рот, запив большим глотком из кружки. Поднялся, чтобы перейти на кровать, качнулся, рука поехала по столу и зацепила бутылку. Она раскололась с шумом выстрела. От произведенного грохота Волков на секунду протрезвел, прислушался к звукам вне камеры, огляделся вокруг — никого, громко рассмеялся и повалился на нары.
Голова кружилась, набирая обороты, и, казалось, вот-вот разлетится. Он с ускорением проваливался в черную бездну, но не мог достичь ее дна, застряв где-то по дороге. Его трясло, глаза закатывались, он то смеялся, то рыдал. Адская композиция алкоголя и наркотика распылила сознание Волкова, бросая из агрессии в отчаяние.
В камере погасили свет, Олег лег на спину и вроде бы заснул.
Он лежал неподвижно, а казалось, летел на кровати в пространстве, ежесекундно ожидая смертельного удара в стену, когда услышал возле себя шорох и сиплое дыхание. Чуть приподняв веки, Волков разглядел в кромешной тьме силуэт мужчины и длинных одеждах. Мужчина стоял в ногах и неподвижно вглядывался в него. Один его глаз словно провалился внутрь, другой светил жарким желтым светом. Между глазами зияла дыра. Оцепенев от ужаса, Волков затаил дыхание, несколько раз моргнул, но видение не исчезло, напротив, с каждым смаргивание оно будто приближалось. Стали видны алые кровавые порезы и раны на руках и ногах, лужа крови вокруг мужчины медленно росла.
— Что ты хочешь? — прошипел страшным голосом Волков. — Уходи, я позову конвой. Убирайся прочь!
Человек отшатнулся, но не пропал.
— Мне некуда идти, Олежка, — отчетливо сказал он. — Куда бы я ни шел, я никуда не иду. Я один. Катя, Настенька и Наташка ушли, а я остался. Теперь я буду с тобой, здесь.
— Зачем ты остался? Ты галлюцинация?
Волков начал догадываться, кто к нему заглянул.
— Сам ты галлюцинация, Олег, — обиделся призрак. — Нет никаких галлюцинаций, есть способность видеть сущности, недоступные обычным людям. Тебе дали специальное средство, ты его водкой запил, теперь ты можешь меня видеть. Чистая химия. Я тут, кстати, не один, если увидишь других, с ума сойдешь. Я их сам боюсь.
— Женя, это ты?
— Да, я.
— С тебя кровь капает.
— Я знаю. Меня же порезали ножом всего, и в башку выстрелили, и в ногу. Мне очень больно, все время больно, кровь уходит и требует пополнения, но я должен выдержать и дождаться крови моего убийцы.
— Титов убийца?
— Саша? Да ты бредишь! Нет, конечно. Это другие люди. Не хочу вспоминать. Я знаю, кто это сделал, и, пока он жив, моя душа не узнает успокоения. Но ему недолго осталось.
— А мне?
— И тебе. Олег, ты мне нужен там. Когда-то я помог тебе, тебе ты помоги мне.
— Женечка, я не могу, меня Дашка ждет дома, пожалуйста, — Волков тихо заплакал, понимая, что его просьбу не выполнят.
— Ты не нужен ей и никогда не был нужен. Есть кому о ней позаботиться.
— Не нужен?
— Совсем. И дома никого больше нет. Ничего нет. И не нужен ты никому, кроме меня. Дай мне немного своей крови, всю не надо. Дашь, и я пока уйду.
— Как дать?
— Стеклышком от бутылки по венам. Я отопью малость. Это не больно, только руки помой.
Волков поднялся, нашел на полу острый осколок бутылки, качаясь, открыл струю воды в раковине, сел на край унитаза и несколько раз ударил себе по венам обеих рук. Теплая кровь, смешиваясь с водой побежала в раковину. Призрак Безроднова прильнул шершавыми губами к истекающим запястьям, слизывая красным языком красную водичку.
— Хорошо, хорошо, спасибо, — доносился через плеск падающей воды его задыхающийся голос.
***
Над головой Олега резко, как от взрыва, разломилась темнота, и в открывшиеся трещины хлынул яркий свет. Камера сразу наполнилась свежим горным воздухом, какими-то яркими нездешними цветами, послышалось затейливое щебетание птиц и плеск далекого прибоя.
Волков глубоко с удовольствием вздохнул, улыбнулся, убрал руки из воды и почувствовал, как взлетает.
Глава четвертая
Николай Токарев
1
В субботу, в преддверии больших праздников, перед окончанием короткого рабочего дня начальник собрал совещание, посвященное в первую очередь доведению приказа министра об усилении несения службы на период с первого по девятое мая. Первым, самым главным вопросом совещания доводился план антитеррористических мероприятий: патрулирование массовых скоплений граждан, взаимодействие с ФСБ и МЧС, проведение дополнительных проверок на предприятиях, внеплановые инструктажи охранных предприятий, усиление бдительности, оставленные без присмотра пакеты, патрулирование вокзалов кинологами, подозрительные автомобили, граждане и далее по списку. Офицеры старательно записывали информацию и ждали окончания совещания, чтобы все забыть и спокойно разойтись по домам и разъехаться по дачам.
Федор Викторович говорил вдохновенно, отрывисто и быстро, сознательно сгущая краски. Он всегда на совещаниях говорил не так, как наедине, словно работал на публику. Токарев не любил широкие совещания, они часто превращались в цирк, сопровождались веселым унижением первых попавшихся, оратор впадал в эйфорию и не мог остановиться. Полковник самоутверждался, но все его понимали.
— Товарищи, спасибо всем. Прошу вас отнестись к приказу максимально серьезно. Основательно доведите информацию до личного состава, добейтесь полного понимания текущего момента, не забудьте собрать все подписи в листе ознакомления. Листки четвертого сдать секретарю. Ну, что еще? — он с сожалением оглядел аудиторию, возбуждение от выступления не спадало, но отпускать людей надо. — Всех поздравляю с наступающими праздниками! Помните, что для нас любые праздники хуже горькой редьки. Все свободны, кроме Токарева, Зайцева и Федорова.
