Вот так в один прекрасный день она и подписала тот самый документ, в котором объявлялось, что из-за импотенции мужа она по-прежнему virgo intacta.
Над этим документом хохотал весь Рим.
Женщина из самой развратной семьи Европы объявляла себя невинной девственницей! Да ничего смешнее римляне вот уже несколько лет не слыхивали!
Даже слуги не могли удержаться от ухмылок. Они-то видели, как ревностно сражаются за любовь Лукреции ее братья, они-то видели, как обнимает ее Папа – совсем не по-отцовски. И многие из слуг могли поклясться, что Джованни Сфорца и Лукреция жили как муж и жена.
Но, конечно же, вслух они об этом не заикались: кому охота угодить в подземелье, и если и выйти оттуда, то без языка: его попросту отрежут. Или темной ночкой угодить в Тибр, предварительно упакованным в мешок? И кто станет пить вино и думать, что еще один глоточек – и перед тобою распахнутся врата вечности?
В эти дни Лукреция чувствовала себя самой несчастной в Риме. Ее сжигал стыд за то, что она сделала, она чувствовала, что более не в состоянии выносить эту жизнь.
Она с тоской вспоминала детство, дни, проведенные в монастыре Сан-Систо, любовь монахинь, мир и покой… И вскоре после подписания документа она уехала в этот монастырь.
Она умоляла, чтобы ее приняла мать-настоятельница, и когда сестра Джиролама Пичи предстала перед нею, Лукреция рухнула на колени:
– О, сестра Джиролама, молю, дайте мне убежище в ваших мирных стенах, ибо я страдаю, мне нужен покой!
Сестра Джиролама узнала дочь Папы, заключила ее в объятия и пообещала, что монастырь Сан-Систо станет ей домом на любой срок, на который только Лукреция пожелает.
Лукреция спросила, можно ли ей повидаться со старыми друзьями – сестрой Черубиной и сестрой Сперанцей, которые много лет назад давали ей уроки Закона Божьего. Настоятельница послала за ними, и, увидев их, Лукреция снова залилась слезами, и сестра Джиролама велела им отвести Лукрецию в келью и быть рядом с нею, пока та не утешится.
Чезаре, узнав, что Лукреция уехала в монастырь, воспылал гневом, но Папа успокоил его и посоветовал никому не показывать, как они все обеспокоены этим ее неожиданным шагом.
– Если кто-нибудь узнает, что она от нас попросту сбежала, начнутся расспросы, – сказал Папа. – И многие станут интересоваться, а по своей ли воле она поставила подпись под документом.
– Но люди все равно узнают, что она сбежала в монастырь!
– Не узнают. Сегодня я пошлю туда вооруженных людей, ее привезут обратно.
– А если она не поедет?
– Лукреция подчинится моим желаниям, – Папа мрачно усмехнулся. – Кроме того, монахини Сан-Систо не решатся возбуждать недовольство Папы Римского.
И вооруженный конвой был послан. Лукреция как раз находилась в келье вместе с четырьмя сестрами, когда у ворот монастыря раздались бряцание оружия и конский топот.
Она подняла взгляд на своих компаньонок: как бы она хотела быть такой, как они, спокойной, далекой от всех мирских забот! О, как бы хотелось ей поменяться местами с Серафиной или Черубиной, с Паолиной или Сперанцей…
К ней пришла мать-настоятельница:
– У ворот люди из папской свиты… Они приехали, чтобы сопроводить вас назад, мадонна Лукреция.
– Святая мать! – вскричала Лукреция, упала на колени и зарылась лицом в черную рясу. – Молю вас, не отпускайте меня!
– Дочь моя, ты по своему желанию хотела бы оставить все мирские заботы и провести здесь остаток своей жизни?
В прекрасных глазах Лукреции появилось сомнение:
– Они не позволяют мне, святая мать, но разрешите мне побыть у вас хоть какое-то время! Я так боюсь всего! Здесь я обрету одиночество, я смогу молиться – так, как не смогу молиться во дворце. Здесь, в келье, я пребываю наедине с Господом, я это чувствую, и, если бы вы разрешили мне побыть у вас, я смогла бы точно убедиться в том, готова ли я оставить мирскую суету и стать такой, как вы. Святая мать, умоляю, дайте мне убежище!
– Мы не имеем права отказывать в убежище никому, – ответила Джиролама.
К ним прибежала монахиня и сообщила, что люди у ворот требуют к себе настоятельницу.
– Это солдаты, святая мать, они вооружены и настроены очень решительно.
– Они приехали за мной! – закричала Лукреция. – Святая мать, не позволяйте им увезти меня!
Настоятельница смело направилась к воротам. Солдаты объявили ей, что торопятся и что у них приказ от Его Святейшества забрать мадонну Лукрецию.
– Она попросила убежища, – ответила Джиролама.
– Послушайте, святая мать, но у нас приказ от самого Папы!
– Сожалею. Но существует строгое правило: каждый, кто просит у нас убежища, получает его.
– Но она – не обычная посетительница. Неужели вы настолько глупы, что посмеете ослушаться Его Святейшества? Папа из рода Борджа и его сыновья не любят тех, кто смеет им перечить.
Солдаты старались быть добрыми, они откровенно намекали настоятельнице, что ей, как мудрой женщине, не следовало бы ссориться с Папой. Однако Джиролама Пичи не была мудрой женщиной – она была женщиной смелой.
– Вы не имеете права войти в наш дом, – объявила она, – иначе вы совершите святотатство.
Солдаты опустили глаза: им не хотелось осквернять святую обитель, но ведь у них был приказ! Джиролама глаз не опустила:
– Отправляйтесь к Его Святейшеству и сообщите, что, пока его дочь по собственной воле желает пребывать в стенах монастыря, она останется здесь, даже если Его Святейшество потребует от меня ее выгнать.
И солдаты, потрясенные бесстрашием этой женщины, поворотили коней.
А в Ватикане бушевали от ярости Папа и двое его сыновей.
Они уже знали, что по городу гуляют слухи: мадонна Лукреция ушла в монастырь, потому что семья пыталась заставить ее поступить вопреки ее собственной воле.
И тут Александра осенило очередное из его блестящих решений:
– Мы оставим вашу сестру в монастыре, – объявил он, – и не станем делать никаких попыток привезти ее обратно, потому что уж тогда слухов и сплетен не оберешься, а пока развод не состоится, мы не можем себе этого позволить. Мы просто дадим всем понять, что мадонна Лукреция отправилась в Сан-Систо по нашей воле, а не по своей! Мы решили: пусть она поживет в тишине и уединении, пока не освободится от Джованни Сфорца.
И Лукрецию оставили в покое. А Папа и братья удвоили свои усилия по скорейшему решению вопроса о разводе.
Жизнь Лукреции подчинялась теперь колоколам Сан-Систо, она была счастлива здесь, в монастыре, где все относились к ней как к дорогой гостье.
Никакие вести из внешнего мира сюда не проникали, и она не знала, как смеются римляне над новым фарсом – так прозвали в народе ее развод. Она и так никогда толком не знала о тех слухах, которые ходили о ее положении в семье, не знала и сейчас, что городские стены пестрели стишками и эпиграммами на ее счет.
