Железный прут, продавив шапку, пришелся ровно посредине головы. Послышался страшный глухой треск. Если бы не цветы, он, может быть, и успел бы прикрыться, но бросить драгоценный груз оказалось выше его сил. Далекие звезды в морозном воздухе, огни в домах разом погасли, перестали существовать. Свекольников разбросал руки, сумка отлетела влево в сугроб, букет свалился под ноги. Он, как стоял, ровно, бесшумно упал спиной в снег, в стороне от тротуара. Из его ушей и носа потекла кровь.
Убийца далеко отбросил свое оружие и на четвереньках склонился над телом. Одно колено уперлось в букет, и шипы больно впились в кожу. Его холодные, сильные пальцы ловко втекли под одежду жертвы. Появились документы и деньги, сразу же переложенные в карманы убийцы. Была еще сумка, но разве сейчас ее найдешь? Он снял перчатку и проверил на шее пульс. Что-то стукнуло. Жив? Показалось. Его всего колотило, как в лихорадке. На всякий случай он полез за ножом. Лучше дорезать. Так надежнее. Нож зацепился чем-то за карман и не хотел вылезать. Злодей, страдая от бешенства, рвал его и не мог достать.
Огромный, как теленок, веселый молодой дог, взявшийся неизвестно откуда, принялся скакать вокруг них. В какой-то момент он даже попытался наскочить на убийцу, воспользовавшись его позой. Нападавший почувствовал сильный толчок сзади и подумал: «Слава богу, пацаны не видят! Цветы еще эти».
— Рекс! — донесся громкий, раздраженный окрик совсем близко. — Что там? Фу! Ко мне! Фу!
Убийца резко повернул голову на голос, поднялся на ноги и черной молнией скрылся в подворотне.
Темное пятно, как неровный нимб, расползалось вокруг головы Эдуарда Свекольникова. Теплая кровь насыщала рыхлый, свежий снег. Вслед беглецу еле слышно заиграла мелодия — беспокойный звонок телефона, приглушенный одеждой.
Глава вторая
Николай Токарев
1
Подполковник Шаров Иван Иванович, молодой, высокий, подтянутый, с красивым умным лицом, имел привычку во время совещаний срываться с председательского места и ходить по кабинету. Так ему лучше думалось. Он заходил за спины подчиненным, вставал напротив и сверлил взглядом говорящих, создавая напряженную обстановку и дискомфорт у присутствующих. Каждый, кто брал слово или кого называл начальник, обязан был сразу подняться. Сесть обратно позволялось только после разрешения.
— Чему вы улыбаетесь, Николай Иванович? — Иван Иванович смешно насупил брови и впился глазами в подскочившего капитана. Шаров был убежден в необыкновенной силе своего взгляда.
— Никак нет, товарищ полковник, — грустно ответил капитан и обманул. Он действительно только что улыбался — не сдержался в ответ на смешную рожицу, показанную оперативником Кривицким, который сидел напротив Токарева, спиной к Шарову.
— Садитесь, — отреагировал начальник на умышленную ошибку подчиненного. Начальник уголовного рыска был падок на лесть. — Ждите, когда дойдет до вас очередь, и готовьтесь.
В городском отделе внутренних дел Шарова не любили. Слишком молодой подполковник, родственник губернатора, придирался к починенным и заносился перед начальством. Его назначили в отдел полгода назад и вскоре должны были перевести в Москву в главк на генеральскую должность, вслед за назначением губернатора в аппарат президента.
Токарев сел на место и закопался в своих бумагах, чтобы больше не видеть расстегнутую ширинку руководителя, из которой выглядывал уголок чего-то белого. Недостаток в одежде видели все, поскольку Шаров непрерывно передвигался. Лучше бы он сидел в своем огромном кожаном кресле под обязательным портретом и флагами. Этот белый уголок снижал значимость всего, что говорил подполковник, являлся своего рода компенсацией подчиненным.
— Докладывайте, Николай Иванович, как обстоят дела с колесами?
Шаров поймал выразительный взгляд Токарева ниже пояса, незаметно скользнул рукой, заступил за голову одного из присутствующих и вышел без недостатков в гардеробе. Он благодарно кивнул Токареву.
— Ищем, товарищ подполковник.
— Результаты?
— Пока, к сожалению, ничего.
— Что сделано?
— Работаем, согласно утвержденному плану. Замки на воротах гаража были вывернуты из петель. Опросили охранников ГСК, никто ничего не видел. Нашли пролом в стене, через который, видимо, производился вынос. Все следы занесены снегом, ничего не поймешь. Опросили местных гастарбайтеров: дворников, ремонтников и прочих — ничего. Прошлись по магазинам, торгующим колесами, и шиномонтажам в округе — никто не признался в покупке таких колес. Да и кому в феврале продашь ворованную летнюю резину «р-двадцать» на нестандартных дисках? Каждое колесо килограмм по двадцать. Тупик, — в качестве доказательства огромной работы Токарев перебирал в руках исписанные листки бумаги. — В этих гаражах постоянно что-то воруют. То инструмент, то колеса, то консервацию, то еще чего-нибудь. Я думаю, что если колеса не уехали из города, то весной мы их найдем.
— Весной? Вы смеетесь?
— Никак нет.
— Плохо работаете! Вижу, что вы рассматриваете кражу колес как пустяковое преступление, на которое не надо обращать внимания. Вы ошибаетесь, капитан. Это совсем не пустяк. Для нас нет незначительных преступлений! Заявление любого гражданина для нас сигнал к серьезной работе. Понимаете? Прошу вас остаться после совещания для индивидуальной беседы. У вас всё?
— Никак нет, не всё! Еще есть изнасилование. Потом телесные повреждения и ножевые ранения. Плюс три угона автотранспорта на нашей группе.
— Что там?
— Работаем. Значит, по порядку, по изнасилованию…
— Кривицкий, вы непосредственно работаете по краже колес из гаража по улице Передовиков? — перебил Токарева Шаров.
— Так точно, товарищ подполковник, — медленно поднялся старший лейтенант. — Работаю.
— Какие соображения?
— Гастарбайтеры, скорее всего, под заказ вынесли, но у них ничего не узнаешь. Они общинами держатся, все друг друга покрывают, вербовать среди них невозможно.
— А если нажать?
— Они же не отказываются, народ безотказный и даже услужливый, но ничего не говорят. «Не знаю, не видел. Да? Как только что-то будет — сразу сообщу, товарищу начальник. Да?» — Кривицкий похоже изобразил акцент и манеру южан. — И тишина.
Начальник поморщился и кивнул следующему.
— Садитесь, старлей. Бардин, докладывайте.
* * *
Общее совещание закончилось. В кабинете остались Токарев и Шаров. Подполковник с почтением и осторожностью относился к следователю Токареву. Возможно, из-за разницы в возрасте (капитану недавно исполнилось тридцать шесть, а Шарову было тридцать три), трудно сказать. Что-то в нем было такое, что вселяло уважение. Токарев, среднего роста, среднего телосложения, с обыкновенным лицом, среди прочих выделялся шапкой совершенно седых, белых, волнистых волос. Седина прибавляла ему возраст, а крестьянская манера говорить неторопливо, взвешивая каждое слово, — солидности. Некая внутренняя цельность, основательность и вместе с тем простота вызывали у людей симпатию. Только маленькие, глубоко посаженные голубые глаза смотрели всегда весело и хитро, выдавая природный ум.
