— Не наш из ППС? — вставил Кривицкий. — Скользкий тип.
— А ты, надо полагать, делаешь жизнь с товарища Дзержинского? — разозлился Токарев; он не любил, когда влезали в доклад.
— Ну, я не в том смысле, — растерялся Кривицкий.
— И я не в том! Продолжайте, Алексей Николаевич.
— Он самый. С ее слов, а она наблюдала за встречей из окна квартиры, разговор был горячий и расстались друзья не прощаясь, недовольные друг другом. Но вечером он пришел спокойным, а в четверг, когда она его видела в последний раз, наоборот, был веселым.
— Во сколько они ругались?
— В начале девятого, шестого числа. Теперь по соседям. Характеризуют его исключительно с положительной стороны: вежливый, здоровается, улыбается. Что еще соседям нужно? Музыку громко не включает, бутылки из окна не выбрасывает. Были какие-то отклонения, когда от них отец ушел, но это случилось больше десяти лет назад, и давно уже все последствия преодолены. С отцом они не общались, первая за много лет встреча произошла как раз 5 февраля. Я говорил, он ездил к нему в Москву. Из общего: учился в колледже, потом закончил институт, работает, не женат, не разводился, детей нет, под судом не состоял, даже за границей не был, про иностранные языки я и не говорю. Прививки, думаю, вам не нужны. Со всех сторон хороший парень.
— Хороший, но вот взял и пропал, — продолжил Токарев. — И не сказал куда. Ну ладно, всем спасибо, до завтра.
* * *
Если для нормальных людей окончание рабочего дня почти совпадает с началом отдыха, то только не для Токарева. Дома его ждут дети и их уроки. Дочери Лене одиннадцать лет. Сыну Кириллу — восемь. Четвертый и второй классы соответственно. Поскольку жена, Валентина, готовит, гладит и так далее, учебники и домашние задания — исключительно обязанность главы семьи. Тем более она, хоть и училась на пятерки, ничего из школы не помнит, а он должен всё знать по определению, поскольку мужчина, пусть и бывший троечник. Хорошо хоть, что день заметно удлинился, что снег перестал, и вообще скоро весна, обещающая весеннее настроение и летние каникулы.
3
На другой день, сразу после доклада Шарову, Токарев вызвал к себе Баженова. Солнцев с Кривицким уже получили задания и отправились выполнять. Николай Иванович сидел в кабинете один. Да, он пообещал подполковнику к назначенному сроку вернуть колеса любовнице того, «кого надо» колеса. А если не получится? Ну, не получится! Пусть сам ищет!
Формально Шаров ничего Токареву предъявить не сможет. Сроки еще не вышли, можно сказать, они и не начинались. Работа ведется, а все остальное субъективно. Дело с телесными и ножевыми зависло, заниматься некому. Надо подумать об этом. Плюс Свекольников этот с Бельмесовым. Надо бы с ними закончить, не откладывая.
Скорее бы на пенсию! В тридцать шесть самое время мечтать об отдыхе, потому что после сорока мечтаешь, чтобы оставили еще послужить.
В дверь осторожно постучали.
— Входите, — строго приказал Токарев. — Не ломайте дверь!
— Разрешите, товарищ капитан? — круглая голова Баженова показалась в проеме.
— Входи, Паша.
Они много раз виделись, и Токарев знал Баженова, хоть тот и подчинялся другому руководителю. Знал не в смысле, чем тот дышит и прочую его подноготную. Знал — значит узнавал в лицо, привык к нему. Они здоровались всегда вежливо и приветливо. Обычно Баженов выглядел спокойным и уверенным, даже каким-то слишком уверенным, но сегодня что-то в его глазах удивило следователя. Глаза смотрели настороженно, в них читалась тревога.
— Есть к тебе дело на миллион рублей, давай присаживайся.
— Я сейчас заступаю, товарищ капитан. Что-то срочное? А то меня ждут.
— Заступишь, Паша, успеешь, — Токарев внимательно, не скрывая интереса, разглядывал Баженова, и тот испытывал явный дискомфорт под прямым взглядом. — Тебе знаком Эдуард Свекольников?
— Да, это мой школьный приятель. Он что-то совершил? — слишком равнодушно, словно был готов к такому вопросу, ответил Баженов.
— Можно сказать и так. Он пропал.
Токарев ждал хоть какой-то неестественности в реакции или в словах, но сержант сохранял спокойствие.
— Я слышал, мне его мама звонила еще в пятницу. Признаться, я надеялся, что он давно вернулся. Не понимаю, куда он делся. У него друзей-то кроме меня только Юрик Чаусов. Не знаю… Может быть, в Москву подался, к отцу? Нет, Николай Иванович, никаких идей.
— Очень жаль! Тогда расскажи мне, о чем вы говорили в четверг?
— В какой четверг?
— В этот самый, который прошел, Паша. Вы же виделись? — следователь говорил почти ласково.
Что-то дрогнуло внутри монументального тела сержанта. Он смотрел на собеседника, стараясь понять, что тому известно. Токарев много раз видел этот взгляд, он знал, что скрывается за ним. Баженов молчал.
— Забыл? Вы еще ругались.
— В четверг? Мы, кажется, не встречались.
— Ну да, конечно. Вас еще его мама из окна видела.
Баженов просветлел, он выдержал импровизацию ушлого Токарева.
— Я понял. Николай Иванович, это было в понедельник, а не в четверг. Она перепутала. Действительно, встречались утром, но не ругались. Так, разошлись в оценках.
— В оценках чего?
— В оценках настоящей дружбы. Он хотел у меня денег занять на неопределенный срок, а я отказал.
— Много денег?
— Для меня много — сто тысяч на полгода.
— Зачем ему столько сразу?
— Он с какой-то девушкой познакомился, собирался к ней на свидание.
— В понедельник?
— Не помню. По-моему, он не уточнял. Я еще удивился, у него давно никаких девушек не было. Кажется, говорил, что она болеет, на жалость давил. Может быть, на лечение?
— Имя девушки как?
— Он не говорил вроде.
— Больше ничего?
— Ничего. Я сказал ему, что денег у меня нет. Откуда? Он разозлился, обругал меня всякими словами. Я уехал, он ушел. Все. Больше мы не встречались и не говорили. Он, знаете, обидчивый малый, может месяц не встречаться и не звонить. Ну а мне что? Обиделся и обиделся. У меня своя жизнь.
— А когда его мать позвонила, ты ничего странного не заметил?
— Нет, а что?
— Я дело веду о пропаже.
— И что?
— Да что ты все «что» да «что»! Разбираюсь.
— Что там разбираться, товарищ капитан. Найдется, мало ли куда уехал. Взрослый мужик, что с ним будет!
— Думаешь? А если не уезжал?
— Как это? — удивился Баженов.
— Ну, мало ли.
Сержант промолчал.
