* * *
Все последние дни Эдик старался не смотреть на себя, отворачивался от зеркала, от случайного отражения в ночном окне. Он словно боялся встретиться взглядом со своим врагом, с тем, который был внутри и показывался только в отражении, который испортил его жизнь. Но вот они встретились, дальше прятаться невозможно. Тот, который смотрел с той стороны, выглядел растерянным, слабым.
— Нет, парень, — сказал Эдик. — Ничего у тебя не получится. Хватит! Русские не сдаются!
Решительным шагом он вернулся в палату, взял в руки телефон и визитку следователя.
Глава седьмая
Николай Токарев
1
Обильные снегопады последних дней, хоть и перемежались ясными днями, поставили трудную задачу перед администрацией Никольского кладбища. По просьбе руководства городского отдела МВД, от которой никто и не собирался отказываться, на уборку снега был мобилизован весь кладбищенский персонал и околокладбищенские добровольцы. Еще затемно они расчищали дорожки и площадку для прощания, посыпали путь следования процессии желтым песочком, смахивали снег с попутных оград и рыли могилу. В свете желтых фонарей по территории сновали трудолюбивые граждане, старающиеся изо всех сил доскоблиться плоскими лопатами до асфальта.
На всю эту суету сосредоточенно смотрели белые скорбящие ангелы и черные мрачные граждане, запечатленные в мраморе в полный рост или по грудь. Они имели на головах высокие снежные шапки, которые, очевидно, им не нравились. Их лица выглядели раздраженными от напряженной невозможности сбросить эти головные уборы и от недовольства равнодушием обслуживающего персонала, занятого исключительно подготовкой к приему нового члена в их молчаливый клуб.
Как и большинство людей, Токарев не любил ходить на похороны, не любил подготовительные хлопоты, связанные с этим мероприятием, не любил видеть скорбящих родственников и собственную грусть над разверстой могилой. Но сегодня все предпочтения не имели смысла, он здесь, чтобы отдать долг памяти погибшему другу, коллеге, замечательному человеку.
Согласно установленному порядку, приказом начальника отдела создали комиссию по организации похорон капитана Солнцева Алексея Николаевича, погибшего от бандитской пули при выполнении своих служебных обязанностей. Разумеется, факт нахождения погибшего в нетрезвом состоянии не нашел отражения в материалах работы комиссии, поскольку ставил под удар всю сводную следственную группу. Средства на организацию похорон выделило министерство, штаб дивизии внутренних войск выделил оркестр и почетный караул вооруженных бойцов для производства торжественного салюта.
В траурном зале Никольского крематория на постаменте стоял гроб, украшенный венками. В изголовье и в ногах покойного, одетого в парадный мундир и осыпанного гвоздиками, стояли по паре бойцов, тоже в парадных мундирах, с автоматами на груди и в черных повязках. На столике, заставленном цветами, возвышался портрет, с которого на гостей смотрели добрые, с лукавой искоркой, глаза капитана Солнцева. Рядом были выложены его медали на подушечках. Руководители один за другим брали слово и говорили о достоинствах погибшего, обращаясь к его семье, но стараясь не смотреть на вдову и двух ее дочерей. Каждый из присутствующих офицеров искренне переживал личную вину за произошедшую трагедию.
Токарев бессмысленно переводил взгляд с портрета на мертвое лицо Алексея Николаевича, пытаясь осознать, как такое возможно — еще в прошлую среду он был живой, шутил, строил планы на скорую пенсию, и вот теперь его больше нет. В какой-то момент вдова безмолвно покачнулась, ее поддержали дочери, потом ей подали стул.
Выступления закончились, оркестр заиграл «Коль славен наш Господь в Сионе». Гроб накрыли крышкой с прикрепленной сверху фуражкой, подняли на плечи и стали выносить. Токарев подошел к вдове, низко наклонился, взял ее за руку и тихо сказал: «Прости меня, Нина». Она подняла на Николая Ивановича глаза, полные слез, попыталась что-то ответить, но из пересохших губ не донеслось ни слова. Только новые слезы покатились по ее щекам, и лицо исказила гримаса черного горя, поглотившего бедную женщину. Он ощутил, как ее всю колотит. Хотел добавить, как дорог ему был Солнцев, как его будет не хватать, но понял, что любые слова неуместны, не нужны. Говорить надо живым, за умерших можно только молиться. Он опоздал со своими откровениями, человек ушел навсегда.
Троекратный грохот определенного приказом министра салюта перемешался в его голове с гимном и траурными маршами. Над горкой земли установили временный деревянный крест, портрет и венки. Вдову с детьми увезли родственники. Поминки, за счет экономии по смете расходов отдела, назначили на два. Грустные офицеры и штатские потянулись к выходу с кладбища.
Ускорив шаг, Токарев догнал Кривицкого.
— Гена, подожди.
Кривицкий притормозил, смерил недружелюбным взглядом следователя.
— Слушаю вас, Николай Иванович.
— Ладно тебе, — Токарев крепко прихватил оперативника за рукав. — Хватит уже! Я не подозревал тебя.
— Я заметил.
— Подумай головой-то. Если бы я допустил, что это ты на Кирееву нажал и заставил написать на меня поклеп, стал бы я тебе об этом говорить? Стал бы?
— Не знаю.
— Она описала мне того, кто представился твоим именем, я понял, что это не ты, хотя и без того не сомневался. Ген, что я с тобой должен как с девочкой, ты же опытный мент, сам все должен понимать.
— Помню, как вы на меня смотрели тогда, — Кривицкий обиженно отвернулся.
— Ты себя поставь на мое место. Чтоб ты подумал сразу?
Коллеги молча шли рядом, засунув руки в карманы, каждый глядя в свою сторону. Возле выхода, под самой аркой кирпичных ворот, Токарева окликнул Шаров, с которым стоял молодой парень среднего роста.
— Николай Иванович, можно вас?
— Ген, подожди меня, — сказал Токарев. — Не уходи. — И подошел к начальнику. — Да, Иван Иванович.
— Ну, ты как? — Шаров серьезно смотрел в глаза капитана. — Держишься?
— Нормально.
— Хорошо говорил. С душой. Вот, — подтолкнул вперед парня. — Познакомься. Василий Зайцев. Лейтенант. Прикреплю пока его в твою группу.
— Очень приятно, — сказал Зайцев.
Токарев почувствовал железное рукопожатие и поморщился от неожиданной боли.
— Включай его, хорошо? — продолжал Шаров. — Он хоть и молодой, но толковый. На поминки обязательно приходи. Помнишь где?
— В «Марселе», я знаю.
— Хорошо. Видал? — начальник кивнул в сторону своей машины, возле которой толпились молодые люди и девушки с аппаратурой в окружении работников милиции. — Интервью хотят. Всё, кончилась наша конспирация. Теперь понесут. Давай, Николай Иванович, работай, у нас совсем времени нет. Четвертая власть настолько же безжалостная, насколько и безнаказанная. Я, конечно, ничего не скажу, но раз они вцепились, что-то раскопают. Затопчут и загадят всё. В общем, фактор внезапности мы потеряем. Думаю, у нас сутки, максимум двое. Максимум! Потом наши фигуранты растворятся в массах и вместо них, как судьба, возникнет прокурор Томилина со своими вопросами.
