– Они неплохие лицедеи.
– Не понимаю, к чему ты клонишь. Не спорю, дело запутанное, надо распутывать. Хотя и возникает странное чувство, что нас пытаются оттереть плечом… Кстати, полюбопытствуй, – полковник извлек из ящика стола фотографическую карточку и протянул майору. Это была вырезка из немецкой газеты, наклеенная на плотную бумагу, чтобы не рвалась. Газета не новая, но и не прошлогодняя. Фотограф запечатлел опухшее (очевидно, от избиений) лицо советского лейтенанта. Он еле стоял на ногах, голова перевязана, правый погон оторван; гимнастерка на груди порвана – медали отрывали с мясом. Несколько немецких солдат охотно позировали рядом с пленным. Короткая заметка под снимком сообщала, что в результате контрудара «железным кулаком» в районе украинских Шабан в плен взята крупная группировка русских, в их числе – единственный сын советского генерала Серова, который в данный момент безуспешно пытается пробить стальную немецкую оборону в Белоруссии…
– Надо же, выяснили, черти, – проворчал Павел.
– Он мог и сам им сказать, – пожал плечами Шаманский. – После избиения, психологического давления, в результате использования химических препаратов – выбери, что тебе больше нравится. Этот снимок я нашел сам, когда присутствовал в кабинете Серова во время обыска. Следователь осматривал выдвижные ящики, а я перекладывал папки на столешнице. Под последней эта вырезка и лежала. Очевидно, Серов ее сам туда засунул – чтобы глаза не мозолила, но всегда была под рукой. Что скажешь, майор?
– Что тут скажешь… – вздохнул Кольцов, – не верю.
– А если признается – поверишь?
– У нас почти все признаются… Не знаю. Если сам признается, без давления, тогда… может быть.
– Ну, что с тобой делать, Фома Неверующий, – Шаманский посмотрел на часы, – через двадцать минут Серова будут повторно допрашивать. Посмотрим, смогу ли я достать разрешение на твое присутствие.
Яркий свет настольной лампы бил в глаза арестанту. Он сидел у стены на табурете, щурился, иногда опускал голову. Генерал сильно сдал за эти несколько часов. Под глазом переливался синяк, в уголке губ запеклась кровь. Он поглаживал костяшки пальцев правой руки – они распухли, посинели. Заплечных дел мастера могли и переусердствовать…
За спиной – каменная стена. Перед Серовым – стол, стул, за столом плотно сбитый полковник госбезопасности с мясистым загривком. Тут же – субъект в годах с погонами генерал-майора, лысоватый подполковник – представители штаба армии. Шаманский с Кольцовым сидели в полумраке на заднем плане – рядом с дверью. Словно в маленьком зрительном зале, где перед глазами – освещенная сцена.
– Ваша фамилия – Серов Михаил Константинович? – ровным голосом спросил следователь, заполняя протокол допроса.
– Да, вы это прекрасно знаете… – разлепил сухие губы генерал. – А я, в свою очередь, знаю, что вас зовут следователь Курков, и обращаться к вам нужно «гражданин следователь»… Мы с вами уже встречались, зачем этот цирк? – Серов осторожно прикоснулся к корке на губе, поморщился.
– Не нарушайте протокол, гражданин Серов, – сухо отозвался Курков. – Не забывайте, что вы – подследственный. Вы согласны с предъявленным обвинением в государственной измене и сотрудничестве с фашистской Германией?
– Нет, я ничего такого не делал…
– Поднимите голову, гражданин Серов!
Генерал подчинился. Полуприкрытые глаза его заслезились.
– Позвольте дать вам совет, Михаил Константинович?
– Думаете, пригодится? – арестант сделал попытку изобразить усмешку.
– Уверен. Не надо врать, Михаил Константинович, говорите только правду, облегчите душу. И вам станет легче, и мы быстрее проясним ситуацию. Запираться смешно. Вы виновны во всех предъявленных вам обвинениях. На этом настаивают даже немцы.
Аудитория зашевелилась, сидящие в сторонке подполковник и генерал-майор стали усмехаться. В самом деле – если даже немцы…
– Это большая ошибка, гражданин следователь…
– Ну, вот, опять сказка про белого бычка, гражданин Серов, – следователь демонстрировал ангельское терпение. – Полковник Григорьев, который приезжал к вам вчера – агент немецкой разведки Бруно Гессинг. Полковника Григорьева в природе не существует, по крайней мере в нашем воинском соединении. Бдительные офицеры выявили лазутчика, его догнали и пленили в нескольких километрах от линии фронта. Впрочем, он успел сжечь полученные от вас секретные документы.
– Что вы несете? Какие документы?
– Думаю, со временем вы расскажете, какие документы. Майор Гессинг убежден, что это схемы дислокации частей корпуса и дороги, по которым осуществляется подвоз горючего и боеприпасов.
– Подождите, гражданин следователь, я не верю, что вы это серьезно… Меня, боевого генерала Красной армии, прошедшего долгий боевой путь, подозревают в сговоре с фашистами? Вы в своем уме?!
– Вот только не надо нас оскорблять, Михаил Константинович. Могу назвать две причины, побудившие вас на такой поступок: обида за 39-й год, не будем выяснять, почему вы только сейчас на это решились, и вторая причина: ваш сын Алексей Серов, попавший в плен к немцам. Этим самым вы пытаетесь спасти его жизнь.
Павел пристально всматривался в лицо комкора. Иногда достаточно изучить лицо, чтобы сделать выводы. Генерал-майор Серов был искренне изумлен. Да, угнетен, подавлен, полон обиды, разочарования, окончательно утратил веру в справедливость. И все же больше всего в нем было изумления: как можно обвинить его в предательстве и сговоре с фашистами? Павел успокоился – он был прав: генерал пал жертвой лихо закрученной интриги. И подготовлена она была точно – на Западе.
– Да, мой сын попал в плен, это прискорбно… – тихо проговорил Серов. – Это настоящее горе… Я видел фотографию, сунул ее под стопку папок на столе… Неужели вы думаете, что это может послужить причиной предательства?
– Значит, о том, что ваш сын в плену, вы все же знали? Насколько я помню, в советских источниках никаких сообщений об этом не было. То есть вы согласны, что это фото передали вам немцы?
– Какие немцы? Я не общался ни с какими немцами…
– Гражданин Серов, чем яростнее вы врете, тем глубже увязаете в своей лжи. Смотрите, потом будет трудно из нее выбраться. Хотите очную ставку с Бруно Гессингом? Ну, хорошо, так и быть, давайте послушаем вашу версию.
– Да что тут говорить, все и так понятно… Вошел дежурный офицер Максимов, сообщил, что меня хочет видеть полковник Григорьев из армейской разведки. По какому делу, не сказал, но вроде как по личному… Я не слышал никогда такой фамилии, но ведь текучка воинских кадров, сами знаете, стремительная… Я сказал: «Пусть войдет». Григорьев был вежлив, участлив, предъявил документы. Он показал мне вырезку из немецкой газеты, просто поставил в известность, что мой сын находится в немецком плену… Несколько немецких газет оказались в распоряжении отдела разведки, на всякий случай проверили фамилию… Они правильно поступили, иначе я бы ни о чем не узнал. Алексей не пишет уже второй месяц, я тревожился, это не в его характере. С другой стороны, если бы он погиб или пропал без вести, мне бы сообщили… Полковник Григорьев выразил сочувствие, отдал мне это фото. Я смотрел на него после его ухода, потом убрал под папки. Не было сил смотреть дальше… Сердце защемило, я вышел в коридор покурить, там кто-то был… Какое предательство, какие немецкие агенты, гражданин следователь?
