Он любил ее так сильно, что готов был ради нее убить.
– Я буду скучать без вас. – Лорелея посмотрела на его лицо, голубые глаза горели любовью. Ее милые губки скривились в мрачной задумчивости.
Каждая его жилка, казалось, таяла от ее близости, их объятия возбуждали желания – от самых невинных до… каких-то еще.
– Лорелея, вы когда-нибудь целовались?
Задумчивое выражение сползло с ее лица, сменившись озадаченным.
– Нет. А вы?
– …не знаю.
Ему и не хотелось знать.
Она поморщилась.
– Разумеется. Разумеется, не знаете. Что за глупый вопрос. Я постоянно выставляю себя на посмешище…
Эш прервал эту тираду, прильнув к ее губам в поцелуе.
Его рот медлил, а не требовал. Касался и пробовал. Смаковал. Эш не осмеливался коснуться ее языком, зубами или как-то еще, хотя страстно желал этого.
Он обнимал любимую девушку. И это осознание заставляло его быть бережным.
Потому что именно такова Лорелея. Девушка.
Он больше не мальчик. Чувствами, желаниями. Голодом. Жаром. Он мужчина, мужчина, который удовлетворяет свои потребности с женщиной. Не с девушкой.
Лорелея вцепилась в него, ее бесхитростный выдох вдохнул в него жизнь. Ее ответ был одновременно робким и пьянящим. Обещанием чего-то большего. Этот поцелуй был обещанием того, что расцветет между ними. Увертюра к симфонии страстного желания, которую он со временем сочинит.
«Я люблю вас». Признание было готово сорваться с губ, не отрывавшихся от ее рта. Однако произнести это Эш мог, только совершив свое злодеяние. И только после того, как Лорелея перестанет скорбеть по брату, каким бы тот ни был.
И если после смерти за этот поступок его ждет ад… Эш не против, если ему суждено прожить целую жизнь на небесах ее любви.
Земля задрожала от стука приближающихся копыт, разлучая их.
Лорелея прижала дрожащие пальцы к своим приоткрытым губам. Ее взгляд выдавал откровение, словно шепча что-то не столь ангельское, как обычно. Что-то более плотское.
«Я люблю вас». Слова эти пока так и не сорвались с его губ.
Внезапно выражение лица Лорелеи изменилось – оно выражало необъяснимое беспокойство или даже страх.
– Не уезжайте, – прошептала она.
– Я должен, – задыхаясь и изо всех сил пытаясь восстановить дыхание, проговорил Эш.
– Но вы вернетесь?
– Я же сказал вам, что вернусь. – Он страстно схватил ее за руку. – Лорелея. В этом мире есть только два неоспоримых факта: солнце садится на западе, и я за вами приду. Непременно.
– Просто у меня такое чувство…
Из тумана, едва не сбив их обоих своим конем, вылетел Мортимер. В руке у него были поводья лошади, на которой Эшу предстояло скакать в Хейбридж.
Явно довольный тем, что испортил им момент, Мортимер глумливо улыбнулся сестре.
– Сегодня ты выпустишь двух домашних зверушек, Утка.
– Завтра вы оба вернетесь, – сказала она, словно успокаивая себя.
– Побыстрее, – поторопил Мортимер. – Я бы не хотел опоздать на эту встречу.
Эш поймал брошенные ему поводья. Он будто физически ощущал недовольство из-за присутствия человека, окруженного ореолом глумления и страха.
Довольно. Сегодняшний день будет последним.
Эш нехотя выпустил ладонь Лорелеи и вскочил в седло, его разум с мрачной решимостью сосредоточился на своем плане.
– Берегите себя, – призвала Лорелея. – Не рискуйте.
Когда Эш обернулся назад и посмотрел на нее, он увидел, как она кончиками пальцев послала ему воздушный поцелуй.
– Я вернусь, – заверил он ее.
«Я люблю вас».
Знай он, что видит ее, возможно, в последний раз, он бы произнес эти слова вслух.
Глава пятая
Двадцать лет спустя
Догадайся Лорелея пришить к подвенечному платью карманы, она набила бы их камнями, позволив реке Блэкуотер унести ее труп в море.
Она глядела в окно своей спальни, чувствуя растущее родство с рекой. Заходящее солнце тускнело, лишь вода оставалась горько-сладким кораллом. Она казалась такой спокойной. Такой безмятежной. И все же Лорелея знала, как бурливы вихрящиеся внизу потоки. Мрачные, коварные глубины, затянувшие много противящихся душ в Ла-Манш.
«Забери меня», – умоляла она, готовая на что угодно, лишь бы спастись от сегодняшнего дня.
Все эти люди. Все эти взгляды, устремленные на нее, застенчивую старую деву из Саутборн-Гроув, хромающую по церковному проходу, чтобы выйти замуж за старика с лицом и нравом бородавочника.
Старик, вошедший в свет и отчаянно стремящийся упрочить положение в обществе женитьбой на девушке из старинной знатной семьи. Настолько отчаянно, чтобы взять невесту в возрасте за тридцать и с серьезным физическим изъяном.
Все в графстве быстро ответили на приглашения, и, казалось, народу на свадьбу придет больше, чем вмещает их скромная церковь. Не из любви или благорасположения к невесте, конечно, а в надежде на представление.
Они придут, поскольку страсть Мортимера портить праздник вошла в легенду. И дом, и сестру он проиграл в карты богатому механику, чьи родители разводили свиней. Что может быть хуже?
Многое. Лорелея поежилась.
Отец надеялся, что возраст усмирит буйный нрав Мортимера. Но годы его лишь ожесточили. Смерть стала для сэра Роберта милосердием.
Лорелея давно решилась бы на отчаянный шаг, если бы не женщина с булавками во рту, стоящая на коленях позади нее и в самый последний момент выдергивающая наметку из ее свадебного платья.
– Дорогая, ты слишком сильно похудела, – сочувственно вздохнула ее невестка Вероника Везерсток. – Полагаю, ты слышала, как мистер Гуч говорил, что не любит костлявых женщин.
– Вот как.
Они молча обменялись сочувственными взглядами, пока предательские слезы не затуманили изящные милые черты Вероники.
Боже, Лорелея не плакала уже… лет десять.
– Знаешь, что самое худшее?
– Что, дорогая?
– Я буду миссис Сильвестр Гуч. Гуч! – вскричала Лорелея, и из ее груди вырвался истерический смех. Странно, что отчаяние может быть таким веселым. Что смех может заменить рыдание. – Словно моя жизнь может стать еще печальнее и жальче.
На щеках Вероники появились ямочки, обозначив подобие улыбки, однако в изумрудных глазах затаилась безысходная печаль.
– Думаю, если мистер Гуч добрый человек, фамилия не будет иметь большого значения.
– Верно, – согласилась Лорелея.
