Тревожный женский крик вырвал ее из состояния подавленности. При первых звуках, напоминающих разбиваемое стекло, она села на кровати, где лежала, раздавленная отчаянием. Новый звон осколков заставил ее метнуться к стене на удивление изысканного голубого цвета и украшенной коллекцией явно подлинных и дорогих картин.
Этот пароход с турбинным двигателем сделан лучше любого из построенных ее семьей, и еще она отметила солидную толщину стен и хорошую шумоизоляцию.
Шаги или голоса из коридора она не слышала. А через смехотворно маленькие иллюминаторы на дальней стене до нее не доносился рокот моря.
Каюта призвана была служить золотой клеткой, но именно сквозь эту стену звук почему-то проникал. Но как? Она провела рукой по фактурной окрашенной поверхности, замерев, когда услышала пронзительную мольбу с той стороны.
«Не Лорелея», – несмело выдохнув, заключила она. Голос сестры она узнала бы сразу. Планировку этой части корабля она поняла достаточно и не сомневалась: Лорелею держали в двух каютах от нее дальше по коридору. Куда ее отнес их похититель с черными волосами и черным сердцем.
Кто находился за этой стеной? Еще одна пленница? Или одна из тех проституток, обещанных Грачом на растерзание экипажу?
Изнасилование или избиение шлюхи его люди аморальным не считали. Странно, но часто так же они относились и к своим женам.
Женой она больше не была. Хотя бы за это ей следовало поблагодарить капитана пиратов. Впрочем, кажется, ее избавили от одного страшного заключения ради другого.
Кем бы ни был этот человек, этот Грач, для Лорелеи, Вероника понимала, что на борту этого корабля они не в меньшей опасности, чем в Саутборне при живом Мортимере.
Даже в большей, судя по творящемуся в соседней каюте хаосу.
Вероника отстранилась и внимательно осмотрела стену. Если через остальные стены звуки не проникают, то в этой где-то должна быть слабость конструкции.
Она нашла ее через несколько минут, проводя, вслед за непрерывным шумом, ладонями по окрашенной поверхности. Маленькая круглая дырочка, буквально с ноготок, пряталась под тенью буколической картины в непропорционально огромной раме.
Здесь слабые крики слышнее всего.
Наклонившись, Вероника энергично выдохнула, отгоняя сжимавший грудь страх, и посмотрела в трещину.
Взвизгнув, она отпрянула назад от импровизированного глазка.
Прижав одну руку ко рту, а другую – к бьющемуся сердцу, она необъяснимо долго стояла, моргая и тяжело дыша.
Она поняла, что пираты не просто держали пленниц в камерах, но и следили за ними, и для обозрения недреманным оком голубой каюты с другой стороны в стену вмонтировали глазок.
Однако она через него могла видеть единственно и исключительно одно место в соседней спальне.
Стол.
Стол, с которого все смахнули на пол.
Стол, на котором корчилась, молила и скулила брюнетка, а меж бедер у нее плясала голова Монкриффа.
Привлеченная жутким любопытством, Вероника вновь прильнула к глазку, дыша громко, почти как шумит ленточная пила на отцовском заводе.
Даже во второй раз зрелище, хотя не неожиданное, шокировало не меньше.
Женщина лежала так, что Вероника видела ее обнаженное тело во весь рост. Ее аккуратно причесанная темная головка свесилась с края стола, подбородок смотрел в потолок.
Выражение ее лица Вероника могла видеть. Глаза зажмурены, а напудренная кожа искажена гримасой муки… или все же блаженства? Рот открыт, а из него вырывались идеальные ритмичные «О!».
Вероника прислушалась. То, что вначале казалось ей мольбами, вполне могло быть требованиями.
Но… почему?
Сердце забилось как раскаты грома, когда Вероника устремила взгляд поверх трясущихся обнаженных грудей, дрожащего от напряжения тугого живота, туда, где между раздвинутых ног проститутки сверкала бронзовая грива Монкриффа.
Бедра Вероники сжала болезненная судорога. Ощущение пронзило вены и сосредоточилось в том самом месте, которое так поглощало похотливое внимание Монкриффа.
Она вспомнила, как муж принуждал ее удовлетворять его ртом. Как она это ненавидела. Ненавидела его. Отвратительно ей было получаемое им от этого удовольствие. Он оставлял за собой боль и разрушение.
Ей никогда в жизни не приходило в голову, что женщина может потребовать от мужчины доставить ей удовольствие ртом. Что женщина вообще может получать удовольствие.
Ей было подумалось, что проститутка удовольствие изображает. Но тогда почему у нее такой дикий взгляд, когда мужчина ее лица не видит? Выражение слишком натуральное. Его не сыграешь. Пораженной вуайеристке оно показалось почти безумным.
Монкрифф отстранился, и женщина подняла темную головку, разочарованно что-то прохныкала, но Вероника не уловила, что именно.
Его нечестивый смех разбудил в Веронике то, что ей хотелось бы усыпить. Что-то, напоминающее голодный спазм у нее в животе.
Но только не в животе. Ниже.
Она наблюдала за игрой мышц на его крепких руках, когда он собирал свои растрепавшиеся волосы в хвост на затылке. Его улыбка была дразнящей и обольстительной. А слова – она это знала – гортанными и грубыми.
Что он сказал этой блуднице? Какие непотребства заставили женщину застонать и раздвинуть ноги в новом, явно гнусном, приглашении? Пальцы одной руки обнаженной женщины с драгоценными кольцами лениво играли с грудями, а ладонь другой медленно скользила по гибкому телу к ее лону.
Вероника задохнулась от отвратительности этой сцены. От закоренелой низости их обоих. От постыдной реакции своего предательского тела.
Казалось, ему нравилось раззадоривать женщину. Смотреть, как та ласкает себя. А она, казалось, добивалась ответного физического возбуждения. Он поощрял ее, гладя большими ладонями ее лодыжки, икры, лаская под коленями и нежно проводя по ее раскинутым в стороны белым ляжкам.
Женщина издала еще один отчаянный стон, когда его ладони обхватили ее запястья и грубо прижали к столу на уровне ее бедер.
Вероника издала протестующий вскрик, прежде чем успела прижать ладонь к губам. Однако они слишком сильно шумели, чтобы ее услышать, а глазок был попросту слишком мал, чтобы ее увидеть, не прильнув к нему.
Но даже так… ничего нельзя было бы заметить.
Женщина злобно на него выругалась и сильными бедрами сжала его плечи.
Лениво улыбнувшись, он снова прижался полными губами к ее лону.
Во рту у Вероники пересохло, грудь окаменела, дыхание пресеклось.
Он приподнялся и дольше, чем следовало, завис над женщиной, потом медленно высунул длинный плоский язык и нежно погрузил в нее. Раз. Другой. И еще раз.
Шея проститутки обмякла, голова снова упала за край стола, на лице заиграла торжествующая улыбка облегчения, бедра приподнялись, ища его язык. Требуя его.
