– Мне вспомнился крокодил, о котором мой друг, герцог Тренвит, рассказал по возвращении из Египта, – сказал он. – Это самые злобные существа, которых только можно представить. Одинокие монстры. Они пожирают друг друга. Собственных детей. Кто-то считает их потомками драконов. – Его взгляд остановился на скифском драконе на печати перед ними. – Их укус настолько смертоносен, настолько страшен, что даже самые крупные наземные хищники обходят их стороной. Тем не менее есть крошечная птичка – ржанка, с виду самая невзрачная, которая без страха взбирается на открытый рот монстра, и он никогда не причиняет ей вреда. Никогда не съедает. Потому что эти хрупкие маленькие существа выковыривают падаль из зубов дракона. И вот, на протяжении сотен лет они живут в почти нелепых, но взаимовыгодных отношениях.
Грач покосился на человека, который назвался его именем. Он пьян?
– Не понимаю, о чем ты.
– Я хочу сказать, что некой крошечной ржанке надо набраться храбрости, чтобы сесть в рот крокодила. А крокодилу надо проявить доверие и терпение, чтобы посмотреть, что будет дальше, а не щелкнуть челюстями и не сожрать несчастное маленькое существо.
Нахмурившись, он пытался провести аналогию с ним и Лорелеей.
Странный смех встретил его слова.
– Ты никогда не увлекался метафорами, – пробормотал Блэквелл.
– Неужели? – Грач всегда мечтал встретить того, кто мог бы ответить на вопросы о его прошлом. Но никогда не задумывался о том, как неприятно находиться в комнате с тем, кто знает о нем больше него самого.
– Знаешь, я научил тебя читать, – сказал Блэквелл. – Долгими тюремными ночами.
Он не знал. Читать он и вправду умел. Но где научился, оставалось для него тайной за семью печатями.
Блэквелл вздохнул:
– Маленькая птичка – это, очевидно, твоя жена. Ты сам сказал, что она любит раненых животных?
– Да.
– Тогда покажи ей свои раны. Свои шрамы. Как крокодил с больным зубом. Как раненый лев. Позволь ей вырвать занозу из твоей лапы и избавиться от боли. Возможно, тогда она престанет тебя бояться. Возможно, тогда она признается себе, что хочет тебя.
Это если предположить, что она хочет.
Блэквелл продолжил:
– Мы, чудовищные мужчины, думаем, что все время должны быть непобедимыми. Но такие женщины, как они, научили меня, что… им нужно знать, что мы люди. Они сделают все возможное, чтобы найти в нас это человеческое. Потому что, в конце концов, они потребуют, чтобы ты их любил, и ты обнаружишь, что не можешь устоять.
Это было сказано с какой-то веселой легкостью.
– В том-то и дело. – Грач уставился на свои ладони, посмотрел на татуировку морской звезды на запястье и свернувшуюся над ней змею. – Я не знаю, человек ли я еще. – Он произнес, опустив глаза: – Даже если она меня любит, мы обречены, не так ли?
– Почему?
– Потому что невозможно любить зубы акулы.
– Это ты? Акула?
Он сжал кулаки.
– Я не знаю, что я. Я только что узнал, кто я – кем был – и поверил тебе на слово. Кажется, я был в цепях всю свою жизнь. И некоторые из этих цепей я заслужил. Я всего лишь чудовище. Когда стал Грачом, я думал, что знаю, что такое свобода, но… даже у главаря есть свои клетки.
Когда Блэквелл заговорил, он хотел изгнать из голоса жалость. Или, возможно, правду из своих слов:
– Брат, тюрьма не одна. Я чувствую, что свою ты повсюду носишь с собой.
– Я никогда из нее не освобожусь.
– Тогда почему бы не дать свободу ей? – настаивал он. – Не навязывать ей свои цепи?
Движимый мраком отчаяния, Грач вскочил на ноги и подошел к окну.
– Да, черт возьми. Потому что без нее мое заключение одиночное, и в этой пустоте, где я один, я заперт со своим злейшим врагом.
На шторах он увидел золотые кисточки, точно соответствовавшие оттенку ее волос. Он покрутил их одним пальцем.
– Но она… она единственная, кто может разделить со мной мою клетку. Единственная, кого я – я точно знаю – не разорву в клочья.
– Ты любишь ее, – подтвердил Блэквелл.
– Нет, – настаивал Грач. – Любовь мягка. Любовь добра. Об этом я ничего не знаю. То, что я чувствую к ней… ну, ни то ни другое. Это слишком навязчиво. Чудесно и страшно. Для беспощадного человека это самое жестокое страдание. Потому что оставляет меня в ее власти. Таким беззащитным. Таким уязвимым. Странно признать, но целые армии не могли меня уничтожить, а одно слово из ее уст меня разрушит.
Дориан вернулся к серванту налить себе еще.
– Ты всегда был романтиком, даже в те давние времена. Еще до нее.
– Не говори мне, что я всегда был таким жалким, – горестно проговорил Грач.
– Дориан, из нас ты был лучшим.
Что-то в голосе этого человека, едва сдерживающего эмоции, раскололо лед у него в груди.
Он не мог с этим смириться, поэтому уставился на размытую татуировку дракона. Паутина шрамов на его теле была так обильна, что ее не могли скрыть никакие чернила.
– Какое я чудовище. Я могу убить человека быстрее, чем он сделает вдох. Я могу вести войну с морем. Но уловки этой битвы остаются для меня загадкой. Правила общества. Желания женщины. Когда ей улыбнуться? Когда встать? А когда сидеть? Я не умею смеяться… И как мне ее поцеловать? И как долго? Как заставить ее захотеть поцеловать меня в ответ? В последний раз, когда я подумал, что она меня поцеловала… она упала в обморок. На несколько часов.
По крайней мере на этот раз у Черного сердца из Бен-Мора был резон попытаться скрыть свое веселье.
– Прими это от меня, брат. Двадцать лет безответного желания могут угнетать вас обоих.
Он тепло похлопал его по плечу. Не стоит благодарности. И Грач его не оттолкнул.
– Хочешь верь, хочешь нет, мы вели похожую жизнь. И свою невесту я похитил. Как насчет того, что нам суждено найти похожих женщин? Светловолосых, добрых и нежных.
– Твоя жена любит тебя.
– Да, но сначала ей пришлось научиться мне доверять.
– Что ты делал? – Это был самый унизительный вопрос, который он когда-либо задавал, и сразу последовал еще один: – Что… делать мне?
– Открой ей сердце, капитан. Это единственный путь. По-настоящему достойную женщину не нужно добиваться. Не поэзией и цветами. Но честностью и выражениями преданности. Как Дугана Маккензи, Фара любила меня с детства. И когда я… заставил ее жениться на Дориане, ей пришлось влюбляться в него снова и снова. Возможно, твоя мисс Везерсток сделает наоборот. Она не отдастся Грачу, как Фара не отдалась Черному сердцу из Бен-Мора. Но, возможно, она сможет полюбить тебя за то, кем ты был… как Дориан?
Что-то в предложении ему не нравилось. Его тело, его разум это имя отвергали.
