Звук шагов тяжелых сапог нарушил возникшую тишину. Большой, светловолосый, мускулистый – подобным образом он представлял себе негодяев, именно так Мортимер Везерсток и выглядел. С видом князька, наблюдающего, как забивают скотину к его ужину, он окинул взглядом обстановку. И эта новая бойня была и отвратительной, и захватывающей.
– Доктор Холкомб сказал, что страдалец пробудился… Боже милостивый. – Его красивое румяное лицо скривилось в гримасу. – Как тут все уродливо комично. Хуже, чем я думал, Утка.
– Не хуже! – Она недовольно фыркнула брату. – Не хуже, – и быстро снова повернулась к нему, чтобы успокоить. – Доктор Холкомб сказал, что вам очень повезло – ведь дождь шел в тот день, когда облили щелочью ваше… тело. – Она прошептала последнее слово, словно оно что-то пикантное. – Вода ослабила ее воздействие. Вам снова повезло, что через ожоги не попала инфекция. И теперь, когда струпья зарубцуются, вы полностью исцелитесь. А пока… лучше вам не смотреться в зеркало, хорошо? Обещае-те мне?
Он открыл рот, чтобы возразить, но полная ложка супа вновь заполнила его, и он не смог даже пискнуть.
Его шаловливый ангел был хитроумнее, чем он себе представлял.
Он пристально смотрел на обоих, разжевывая особенно жесткий кусочек мяса из супа.
Мортимер коснулся плеча Лорелеи своими холеными ухоженными пальцами, и та вздрогнула, будто ее ужалила оса.
Его сердце бешено заколотилось. Синяки на ее запястье… размером с палец. С два пальца. И если бы она подняла рукав, – он готов поспорить, – то увидел бы и другие. Там, где ее грубо хватал этот нависающий над ними неуклюжий мужлан.
– Вы правда ничего не помните? – Мортимер почесал голову. Его волосы были на несколько оттенков светлее, чем у сестры. – Ни своего имени? Ни своих родителей? Ни где вы живете?
Каждый раз, когда он пытался вспомнить то, что не мог, его охватывало раздражение. Как и сейчас. Глотая вареное мясо, он покачал головой.
– Про такое я уже слыхал… – Мортимер пригладил пробивающиеся над верхней губой усики, напоминавшие цыплячий пушок. – У солдат и тому подобных. Вы солдат?
Что за чертовски дурацкий вопрос.
– Я не знаю.
Их взгляды встретились, и его взор приковали полные ненависти голубые глаза Мортимера.
Если волосы Лорелеи были медово-пшеничные с темно-золотыми прожилками, а ее безупречная кожа загорела от постоянного пребывания на солнце, то Мортимер был попросту… желтым. Даже скорее землистым. Его волосы, его смехотворные усики, его бледная кожа нездорового оттенка, выглядевшая еще болезненнее в сочетании с шелковым домашним халатом горчичного цвета.
Он напоминал обезьяну. Слишком длинные руки на коротком туловище. Согбенный, безразличный, хотя и наделенный грубой силой. Желтая горилла – едва достоин называться человеком.
– Вот еще одна. – Лорелея поднесла следующую ложку супа, чтобы разрядить напряженную обстановку в комнате. – И с этим покончим, хорошо?
– Как вам кролик? – спросил Мортимер.
– Кролик? – Между бровями у нее появилась милая морщинка. – Повар ничего не принес с рынка, а ты в результате кое-что поймал в силки?
– Нет, – растягивая единственный слог, переполненный предвкушением пытки, произнес Мортимер.
– Мортимер… что ты сделал? – Убрав полупустую тарелку в такой спешке, что залила супом стол, Лорелея встала напротив брата.
Страх, непонятный юноше, охватил ее черты лица.
– Зачем затруднять себе жизнь установкой силков для кроликов, когда на заднем дворе в клетке уже есть превосходные экземпляры? – Мортимер явно наслаждался, наблюдая, как исказилось лицо сестры. Ужас от потрясения постепенно сменился глубокой печалью.
– Нет, – зарыдала она, хватаясь за горло. – Мортимер, как ты мог!
Ее брат пожал плечами.
– Да ладно тебе, Утка. Это всего лишь кролики. Какая разница, поймаю я их силками на поле или возьму из клетки?
– Ты знал, что они мои, я их спасла от голода, когда они остались сиротками. У них были имена, Мортимер! Они были моими друзьями!
– А теперь они стали твоей едой, – самодовольно сказал Мортимер.
– Мы… ели их. – Вся краска сошла с ее лица, по которому пошли лиловые пятна. Лорелея прижала рот ладонью, ее передернуло один раз, другой, затем она бросилась из комнаты так быстро, насколько позволяла ее хромота.
– Смотреть на то, как она бегает, всегда меня веселило, – хихикнул Мортимер.
Не способный дотянуться до нее со своей кровати из-за проклятых ран, юноша наблюдал, как Лорелея, держась за стену, спасалась бегством, исчезая за углом разъяренным облаком кудряшек.
Желчь разлилась в его груди, заполняя рот тягучей жидкостью. Его скулы свело, и к горлу подкатил ком жгучей ярости, раскаленной, словно угольный брикет в камине.
– Что за дурочка, – сочувственно произнес Мортимер. – Даже если она и собиралась выпустить на свободу тех тварей из клетки, они в любом случае оказались бы у меня в силках. Или на прилавке мясника. Поймем ли мы когда-нибудь женщин?
– Вы… сделали это нарочно. – В конце концов он совладал со своим горлом и резко произнес слова, преодолевая гнев. – Чтобы обидеть ее.
Голубые глаза превратились в гранитно-серые.
– Поосторожнее, калека. Отец сказал, что вы можете остаться у нас, но только потому, что я этого хочу.
– Зачем? – Он имел в виду жестокое обращение Мортимера со своей дорогой сестрой, но тот понял его иначе.
– Мне скучно. – Мортимер еще раз повел плечом, словно подчеркивая свое безразличие. – А вы загадка, которую я хочу разгадать.
Гнев не утихал. Он разлился по телу расплавленным металлом, застывая в форме будущего оружия. Добрался до беспрестанно пульсирующей сломанной лодыжки. Дробью проник в голову. Острым уколом – под ребра при каждом вдохе. Он придавал ему сил, воссоздавал его.
Этот гнев придаст ему сил. Безусловно… но не сейчас. Потом, когда окрепнет.
Мортимер продолжил:
– Вы бы видели себя. Когда ожоги пузырились, а потом лопались. Это было самое отвратительное. И Утка постоянно крутилась у доктора Холкомба под ногами, играя в медсестричку. Травы принесет с болота. И давай готовить для вас зелье. Удивляюсь, как она вас не отравила или не накормила какой-нибудь ерундой.
Они оба уставились в коридор, в котором скрылась девушка.
– Не привязывайтесь, – презрительно фыркнул Мортимер. – Вы для нее лишь очередная дикая зверушка. И как только вы подлечитесь, она вас выпустит на свободу, чтобы вы снова влезли в какое-нибудь дерьмо. Она никого из своих подопечных долго не держит. Тем более, какой интерес может быть между высокородной калекой и худородной калекой. Хотя было бы уморительно понаблюдать за тем, как вы вдвоем куда-нибудь идете.
