3. В 1935 – 1936 – 1937 г.г. принимал активное участие в контрреволюционных сборищах, на которых обсуждал конкретные планы борьбы против ВКП(б) и участвовал в разработке планов подготовки к совершению террористических актов против членов ЦК ВКП(б) и Советского правительства.
4. Работая в УНКВД ЛО, вел подрывную работу в органах и из числа своих близких друзей и знакомых проводил новые вербовки в организацию право-левацкого контрреволюционного блока, –
т. е. в пр. пр. ст. ст. 17-58-8, 58-10 ч.1 и 58-11.
Виновным себя в предъявленном ему обвинении признал, но впоследствии от своих показаний отказался,
Изобличается показаниями обвиняемых: ЧАПЛИНА Н.П., ЧАПЛИНА В.П., ОХОТИНА Л.Д., МУСАТОВА А.Г., ЛЕДНИКА К.Ф. – все осуждены, Цодикова Д.К. – арестован, приговора нет.
В связи с тем, что соучастники по преступной контрреволюционной деятельности ЧАПЛИНА С.П. осуждены (том 1, л.д. 167) и на судебное заседание в качестве свидетелей доставлены быть не могут, настоящее следственное дело направить на рассмотрение Особого Совещания при НКВД СССР.
СТАРШИЙ СЛЕДОВАТЕЛЬ СЛЕДЧАСТИ
НКВД ЛО, сержант ГБ Иванов
«СОГЛАСЕН» ЗАМЕСТИТЕЛЬ НАЧАЛЬНИКА СЛЕДЧАСТИ УНКВД ЛО
Капитан Ковальчук
СПРАВКА
Обвиняемый ЧАПЛИН С.П. арестован 2. VII. 1937 г. и содержится в Лентюрьме УГБ.
ВЕЩЕСТВЕННЫХ ДОКАЗАТЕЛЬСТВ ПО ДЕЛУ НЕТ.
Старший следователь следчасти УНКВД ЛО
Сержант Госбезопасности (Иванов)
Как видим, обвинительное заключение представляет собой коллаж из трех предъявленных обвинений: 1) старший брат завербовал младшего в «право-левацкий блок»; 2) включил его в террористическую организацию на Кировской железной дороге; 3) по его заданию Сергей вербовал в организацию сотрудников ленинградского НКВД.
После знакомствами с делом складывается казалось бы простая и ясная картина: подсудимый упорно отрицает свою вину в течение полутора лет, потом следователи его жестоко избивают, и, не в силах выдержать пыток, он дает признательные показания. Стало быть, причиной «разоружения перед партией» являются пытки.
Но все не так просто.
Признавая партию орудием исторической необходимости, обещая посвятить служению ей всю жизнь и никогда не держать от нее тайн, Николай Чаплин, Александр Косарев, Бесо Ломинадзе и многие другие взяли на себя обязательства, оказавшиеся непосильными. В двадцатые годы, прежде чем отлучить от новой церкви и затравить очередного вождя, будь то Троцкий, Каменев или Зиновьев, партия публично доказывала его «вину» – отклонение от признанного остальными канона веры. Тогда считалось, что после смерти Ленина партия существует как коллективный организм, как общее дело. Сталин числился всего лишь наиболее ортодоксальным истолкователем ленинского канона, диадохом, за которым от съезда к съезду шло партийное большинство.
Превращение Сталина в воплощение партии, в «Ленина сегодня» (а произошло оно на фоне коллективизации, в 1929 – 1931 годах, молниеносно, никто и опомниться не успел) оказалось для руководителей Закавказского Крайкома столь неожиданным, что они по инерции попытались внести коррективы в темпы коллективизации, за что были немедленно наказаны, лишены занимаемых должностей, преданы партийному суду.
И тут, как следует из допросов Сергея Чаплина, в ответ на наказание они нарушили обязательство тотальной исповедальности, открытости перед партией, стали оспаривать право Сталина на единоличное руководство. Делать это открыто они не могли; свое несогласие высказывали в узком кругу единомышленников (например, на совещании в Каджорах).
Еще недавно они требовали (вспомним призывы Николая на комсомольских съездах) вынесения всего частного из кухонь, жилых комнат, пивных на суд партии, а вот теперь, отрицая право Сталина на лидерство, сами же нарушили то, в чем поклялись. Между тем партия нового типа изначально была партией конспираторов-профессионалов, и от соблюдения ими взятых на себя обязательств зависело все остальное (мировая революция, диктатура пролетариата, победа в соревновании с капитализмом).
Именно слепая вера в то, что ленинская партия – уникальное орудие исторической необходимости, оправдывало в их глазах сначала бессудную расправу над старой, «буржуйской» Россией, потом запрещение и преследование других революционных партий, затем расправу с «раскольниками» и их сторонниками в собственных рядах. И вот теперь, когда очередь дошла до них, оказывалось, что у них есть право на истолкование, на точку зрения, отличную от общепартийной – и желания отказаться от «ереси», «разоружиться перед партией» они более не испытывают.
Свое грехопадение, первую измену партии Сергей Чаплин связывает с недонесением о том, что после встречи со Сталиным, узнав от него, что против Николая Чаплина затевается партийное дело, Александр Косарев пытался предупредить друга о грозящей ему опасности. Поступок, по критериям обычной морали – в высшей степени достойный, тем более что, совершая его, генсек комсомола шел на серьезный риск. Но большевизм давно поставил себя над моралью, над обычной человеческой порядочностью.
Мой дед, разведчик, хранитель веры, внутренне считая себя обязанным поставить начальство в известность об измене, этого не сделал. Императив «немедленно доноси, если затронуты интересы партии, стоящие выше всего личного» давно стал руководством к действию для каждого партийца.
Артур Кестлер, основываясь на опыте жизни в СССР, одним из первых попытался постичь и литературно осмыслить логику большевизма. Героя романа «Слепящая тьма» Николая Рубашова, «по складу ума – сколок с Бухарина, по внешности и характеру – синтез Троцкого с Радеком»
[236], следователь Иванов убеждает: «…Публичное отречение от своих убеждений ради того, чтобы остаться в рядах Партии, гораздо честней идеалистического донкихотства»
[237]. Он презрительно отзывается о тех, кого волнует не то, кто объективно прав, а субъективная честность отдельных членов партии. Они, если верить герою Кестлера, отказываются понять главное: объективно правым бывает и субъективно бесчестный человек. Для нас, старых партийцев, повторяет следователь, субъективная честность не имеет значения: объективно правый, как бы преступно он ни поступал, все равно будет оправдан историей, а партийные товарищи, принесенные им в жертву, будучи субъективно невиновными, с точки зрения истории так и останутся преступниками. «…Добродетель, – проповедует Иванов опальному большевику Рубашову, – ничего не значит для истории… но зато ничтожнейшая ошибка [в условиях тоталитарного общества, где вождь отвечает за все. – М.Р.] приводит к чудовищным последствиям и мстит за себя совершившим ее до седьмого колена»
[238].
В постреволюционном, переходном обществе все противоречит заявленным – в «Коммунистическом манифесте», в «Государстве и революции» Ленина – целям: хотели уничтожить государство, а имеем гигантскую бюрократию и всесильную политическую полицию; хотели братства, но доносительство стало нормой; проповедовали равенство, а поклоняемся вождю как богу; думали править от имени народа – и вот гоним обессилившие массы под дулами винтовок к цели, которой, кроме нас, никто не видит.
