– А мой сын, герцог Романский, – он выше, чем ваш брат Альфонсо? Говорите, я хочу знать.
– Ваше Святейшество, рост нашего брата довольно велик, но и герцог Романский – не из низкорослых мужчин. Трудно сказать, но, пожалуй, герцог выше их обоих.
Папа снова остался доволен. Он радовался браку своей дочери, вступавшей в самый древний и самый аристократический род Италии, но в то же время хотел, чтобы никто не забывал о его могуществе, позволявшем ему не оставаться в долгу перед герцогом Феррарским.
Он шепнул Ипполиту:
– Мне не терпится увидеть драгоценности Эсте, которые вы преподнесете моей дочери.
Ипполит смутился. Отец предупредил его, что фамильные драгоценности рода Эсте не предназначены для вручения Лукреции в качестве подарка невесте. Она может надеть их на свадебную церемонию, но не должна думать, будто они перейдут в ее владение. Эти драгоценности стоят несметных денег, и герцог Эркюль не намерен расставаться с ними.
Ипполит со всей тактичностью, на какую только был способен, объяснил Папе положение дел. Александр разочарованно улыбнулся, но всерьез не огорчился. Он был достаточно богат, чтобы не моргнув глазом выложить семьдесят тысяч дукатов – сумму, в которую оценивались фамильные драгоценности семьи Эсте. Важнее всего было замужество Лукреции, а раз уж объявились послы жениха, то и до свадьбы оставалось недолго ждать.
Брак заключили в конце декабря. Дон Ферранте и дон Сигизмунд торжественно провели Лукрецию но площади Святого Петра. Величавой поступью шли гости и придворные, все в пышных нарядах, с подарками в руках. Двадцать пажей несли штандарты семьи Эсте и гербы с изображением Пасущегося Быка.
Лукреция, в своем малиновом бархатном платье и в золотой парчовой накидке с горностаевым шлейфом, была удивительно красива, и толпы собравшихся горожан вздыхали от восхищения, сопровождая ее на всем пути в Ватикан. Церемонию назначили в резиденции Папы, но не в его личных апартаментах, а в серебряной зале дворца. Об этом Папу попросила Лукреция – ей не хотелось, чтобы нынешний брак по доверенности заключался там же, где она стояла на коленях и произносила торжественные обеты вместе с другим, прежним Альфонсо.
Александр, Чезаре и тринадцать кардиналов уже ждали ее, и церемония началась сразу.
Лукреция заметила, что в зале не было Санчи. Они обе не могли забыть Альфонсо Бишельи, а потому отсутствие Санчи немного улучшило ее настроение.
После долгой и довольно утомительной проповеди, которую прочитал епископ Адрийский, Ферранте надел ей на палец кольцо.
– От имени и по поручению моего брата Альфонсо, – провозгласил он.
Затем внесли шкатулку с драгоценностями и церемонно передали ее Лукреции. Папа снисходительно улыбнулся, услышав напыщенную речь Ипполита. Тому и в самом деле пришлось проявить немало изобретательности и такта – эти драгоценности едва ли можно было посчитать свадебным подарком от семьи Эсте. Но в конце концов не в них заключалось то, что хотели получить Борджа, – при желании они могли приобрести куда более сказочные сокровища.
Лукреция с благодарным видом приняла драгоценности.
– А теперь – все на торжества и пиршества! – воскликнул Папа.
Итак, Лукреция в третий раз вышла замуж.
Торжества продолжались.
Лукреция, так долго мечтавшая о побеге из семьи, теперь понимала, что дни ее пребывания в Ватикане сочтены, и с тоской думала о чужой, незнакомой Ферраре.
Разговаривая со служанками о нарядах и украшениях, которые ей предстояло носить, она притворялась веселой, но в душе опасалась за свое будущее; просыпаясь по утрам, вспоминала о том, что приближался день отъезда, а следовательно и встреча с супругом, которого совсем не знала, и с жизнью в семье, враждебность которой чувствовала несмотря на всю обходительность своих деверей.
Почти все время рядом с Лукрецией находилась ее юная кузина, пятнадцатилетняя Анджела Борджа. Та с нетерпением ждала путешествия в Феррару, куда им предстояло ехать вместе.
Беззаботная и жизнерадостная, Анджела упивалась своей молодостью и, казалось, была исполнена решимости получить от жизни все мыслимые и немыслимые наслаждения. Кипучей натурой и полнейшим презрением к этикету она напоминала Санчу. Сейчас Анджела приложила к себе одно из платьев Лукреции – ее собственного фасона – и кружилась по комнате, изображая невесту на свадебном балу.
Служанки смеялись до слез, глядя на нее. Даже Лукреция не могла удержаться от улыбки.
– Хватит баловаться, дитя мое, – сказала она. – Лучше помоги мне с застежками.
Ее наряжали в платье из малинового бархата с золотыми лентами, и Анджела тут же воскликнула:
– Ах!… Что бы я только ни отдала за такой наряд! Двадцать лет жизни… и свою честь впридачу…
– Не понимаю, о чем ты говоришь, – сказала Лукреция.
– Вы не понимаете, как оно вам к лицу! Если бы у меня было такое платье, я бы выглядела не хуже!
Лукреция снова улыбнулась.
– У тебя тоже превосходные наряды.
– Но не такие роскошные. Лукреция, помните ваше платье из голубой парчи… то, с разрезными рукавами и золотым кружевом? Оно бы мне очень пошло.
– Не сомневаюсь, – сказала Лукреция.
– Кузина, вы придумываете наряды для себя, а могли бы и обо мне позаботиться.
Лукреция рассмеялась.
– Это платье ты хочешь надеть сегодня вечером? Анджела обвила руками ее шею.
– А можно, дорогая кузина? Можно?
– Ну, пожалуй, – сказала Лукреция.
– Вы – самая лучшая кузина в мире! Я бы умерла от тоски, если бы мне не разрешили сопровождать вас в Феррару.
– Полагаю, смерть от тоски тебе не грозит. Возьми голубое платье, и мы посмотрим, как оно сидит на тебе.
– Чудесно сидит! Я уже меряла.
Ей помогли одеть платье, и она стала расхаживать по комнате, изображая Лукрецию то в одном, то в другом настроении: Лукрецию на свадьбе; Лукрецию на консистории с кардиналами во время ее регентства; Лукрецию, танцующую с Ипполитом, с Ферранте и с Чезаре.
Она была жизнерадостна и беззаботна. Лукреция любовалась, на какое-то время забыв о своих волнениях.
Ипполит стоял в углу залы и безучастными глазами смотрел на танцующих. Ему предстояло о многом сообщить домой. Как и его братья, он уже отослал несколько писем – отцу, Альфонсо и Изабелле, – в которых расписывал красоту, обаяние и добродетели их новой родственницы. Ипполит усмехнулся. Изабелла будет вне себя от ревности – она считает себя самой привлекательной и неотразимой женщиной Италии. Как, впрочем, и самой образованной, может, она и права. А вот в отношении своего первенства в моде, в элегантности, в умении изысканно и со вкусом одеваться – явно заблуждается. Едва ли ее наряды смогут соперничать с коллекцией платьев, которые привезет с собой Лукреция. Он знал, что Ферранте писал о Лукреции, захлебываясь от восторга. Так же, как и Сигизмунд, – а ведь понимал, с какими чувствами его отзывы воспримет Изабелла! На самом деле Сигизмунд не хотел расстраивать сестру, но был слишком благочестив, чтобы скрывать правду. Вот почему его письма могли уязвить Изабеллу гораздо больше, чем известия от Ипполита, которого она подозревала в злонамеренности, или от Ферранте, который был чересчур впечатлительным юношей.
