– Я хотел бы чем-нибудь помочь вам. У меня такое впечатление, что здесь вы чувствуете себя одиноко. Герцогиня… позвольте мне возместить тот недостаток симпатии, который вы испытываете при этом дворе.
Она снова поблагодарила его.
– Эсте! – Он поморщился. – Моя собственная семья – считая по браку. Но, Господи, как они бездушны! А вы… такая молодая и хрупкая, еще не оправились от вашего горя… и вынуждены оставаться наедине с ним.
– Они не понимают меня, – сказала Лукреция. – До приезда в Феррару я жила со своим отцом. Мы редко разлучались. И любили друг друга… очень любили.
– Я знаю.
Он бросил на нее пытливый взгляд – вспомнил о слухах об их любви. И вновь был тронут невинным выражением ее лица.
– Я чувствую, – сказала она, – что в моей жизни уже ничего не будет так, как было раньше.
– Вы так думаете, потому что еще не успели отойти от выпавшего вам несчастья.
Ее глаза наполнились слезами.
– Мой брат тоже так говорил… когда я переживала другую потерю.
– Он был прав, – тихо произнес он.
При упоминании о брате ее голос задрожал, и Франческо понял, что страх за брата владел ею больше, чем скорбь по умершему отцу. Какими на самом деле были их семейные отношения, породившие столько скандалов, сколько за всю римскую историю не вызывал ни один другой род?
Франческо хотел знать тайну семьи Борджа.
Он мягко проговорил:
– Вы тревожитесь за брата? Она повернулась к нему.
– Меня пугает то, что я слышу о нем.
– Очень хорошо понимаю вас. Боюсь, он чересчур доверился новому Папе. Такое впечатление, будто забыл, что Юлий всегда был врагом его отца.
– Чезаре перенес тяжелую болезнь… Говорят, в иные дни он даже лишался рассудка.
Франческо кивнул.
– Его покинули все друзья – бросили в отчаянном, беспомощном положении. Представляю, как вы боитесь за него сейчас, когда его держат пленником в Ватикане.
– Знаю – в бывшей резиденции Борджа. Я помню каждую деталь тех комнат…
Комнат, населенных призраками! – подумала она и увидела Альфонсо – самого дорогого и любимого из ее супругов, – лежащего поперек постели, с синими пятнами на шее, оставленными верным слугой Чезаре. Теперь Чезаре, истощенного болезнью и униженного своим поражением, держат пленником в тех же самых комнатах.
Франческо бережно взял ее за локоть.
– Может быть, я смогу что-нибудь сделать для вашего брата, – тихо сказал он.
В ее глазах мелькнул огонек надежды.
– Мой господин…
– Зовите меня Франческо. Ведь мы с вами можем обойтись без обычных церемоний, не правда ли?
Он взял ее руку и поцеловал.
– Мне бы хотелось заслужить вашу благосклонность. Не смотрите на меня так. Я был бы счастлив, если бы увидел прежнюю улыбку на ваших губах.
Она улыбнулась.
– Вы очень добры ко мне, Франческо.
– А ведь я еще ничего доброго для вас не сделал. Послушайте, Лукреция. Папа Юлий давно поддерживает со мной приятельские отношения, и я открою вам один секрет. Он просит меня принять командование папской армией. А это значит, что мои обещания вовсе не так пусты, как могло бы вам показаться. Я приложу все усилия, чтобы вернуть вам вашу очаровательную улыбку. Ведь, если вы увидите своего брата в добром здравии и в прежнем качестве герцога Романского, вы будете счастливы?
– Я не смогу перестать думать об отце, но если узнаю, что у Чезаре все хорошо, то у меня с души спадет такой камень, что я буду обязана смеяться от счастья.
– Значит, так все и будет.
И он еще раз галантно поцеловал ее руку.
Чезаре лежал на кровати и смотрел в потолок.
Вот в этой комнате бедняга Бишельи дожидался своего смертного часа. Сюда же поместили и его. Чезаре знал – играли на нервах, напоминали о том давнем преступлении. Но они ошибались, если думали, что он боится призраков. В его жизни было много убийств, и ни одно из них не вызывало у него даже малейшей тени раскаяния – а тени замученных им людей были и того неведомей. Он не чувствовал жалости. Только досаду на свою судьбу. Постигшую его катастрофу Чезаре объяснял только лишь невезением.
Он проклинал роковые стечения обстоятельств, застававшие его сначала бороться за свободу от церкви, а потом отбросившие слишком далеко от этой могущественной силы. Хуже того, злая фортуна еще в юности наградила его довольно серьезным заболеванием – французским недугом, – который обострился после воздействия яда, подсыпанного ему на вечере у кардинала Корнето. Может быть, подсыпанного по воле такого же слепого случая.
Но он вернет все, что потерял. В этом он себе поклялся.
Ему нужно восстанавливать силы. Он должен хорошо питаться, почаще выходить на балкон – где когда-то стоял Альфонсо Бишельи, в слабых руках державший арбалет со спущенной тетивой, – дышать свежим воздухом и помногу спать. Спать… спать…
Когда Франческо уехал, Лукреция решила не надеяться на него, а попытаться выручить брата своими силами.
Она пошла к старому герцогу и, встав перед ним на колени, воскликнула:
– Мой дорогой отец, я умоляю вас выполнить одну мою просьбу. С тех пор, как Феррара стала моим домом, вы не часто слышали от меня подобные слова и, я надеюсь, учтете это обстоятельство.
Эркюль хмуро посмотрел на нее. Его все заметней одолевали приступы старческой хандры. Порой он задумывался о том, что случится с Феррарой, если ей станет править Альфонсо, – и при этом всякий раз вспоминал о браке с Борджа, которые в Италии уже не имели никакого значения. У Эркюля до сих пор не было внука. Вот почему он решил подождать еще немного, и, если это супружество окажется бездетным, сделать все возможное, чтобы расстаться с Лукрецией – с дукатами или без дукатов, все равно.
– Ну, – сказал он, – и что же это за просьба?
– Я прошу вас позволить мне пригласить моего брата в Феррару.
– Вы сошли с ума?
– Неужели вам кажется безумным мое желание повидать близкого родственника?
– Безумство в том, что вы желаете видеть его здесь.
– Мой брат тяжело болен. Вспомните, как он вернул меня к жизни. Сейчас ему нужен уход – а кто же сможет ухаживать за ним лучше, чем сестра?
Эркюль ядовито ухмыльнулся.
– В Ферраре только скандалов не хватает, – сказал он.
– Обещаю вам, скандалов не будет.
– Они были всегда, когда Борджа оказывались вместе, – продолжая ухмыляться, возразил герцог.
– У вас тоже есть семья, – настаивала Лукреция. – Значит, вы должны что-то смыслить в узах, связывающих родных людей.
