Он удивленно посмотрел на нее, не понимая, о чем она говорит. Катрин охватило легкое раздражение. Однако, как ни странно, она любила Генриха еще сильнее за его несообразительность, так раздражавшую короля.
— Пожалуйста, сядь, Генрих, — она похлопала ладонью по дивану, стоявшему у окна, и села на него, подобрав расшитую жемчугами юбку и оставив место для мужа.
Катрин было невыносимо тяжко находиться рядом с ним и чувствовать, что он бесконечно далек от нее. Он думает сейчас о Диане? Катрин усомнилась в этом, потому что вид у Генриха был несчастным; думая о Диане, он всегда имел счастливое лицо.
— Положение печальное, — сказал он.
Она коснулась его руки, хотя знала, что он не выносил ее прикосновений. Но сейчас он, кажется, просто ничего не заметил.
— Ты слышала новости? — продолжил он. — Монморанси отступает под натиском войск императора. Завтра мой отец отправляется в Валенсию.
— Что, новый переезд? Я почти не видела тебя с тех пор, как мы покинули Париж.
В ее голосе прозвучал упрек, она не смогла скрыть его; она видела себя одиноко, без сна, лежащей в постели, ждущей мужа, который, возможно, проводил время с Дианой. Почему? — спрашивала она себя. Почему Диана, а не она, Катрин? Могла ли она слушать разговоры о войне? Когда он находился рядом, она была способна думать лишь о любви.
Ее голос прозвучал раздраженно.
— Король говорил с тобой снова? — спросила она. — Мы так редко встречаемся, что не приходится удивляться отсутствию детей…
Он не сдвинулся с места, и она поняла, что Генрих не слушал ее. Он не умел думать о двух вещах одновременно; если что-то занимало его мысли, остальное просто не существовало для Генриха.
— Отступая, Монморанси сжигает и разрушает селения, чтобы вражеская армия не получила запасов продовольствия. Французские мужчины, женщины, дети голодают после того, как по их землям прошли армии…
— Но это ужасно, — перебила его Катрин. — Я слышала о жестокости Монморанси. Люди подчиняются ему только из страха!
— Это единственный способ, — сказал Генрих. — Монморанси — великий человек. Его тактика — единственно правильная. Если бы не он, испанские дьяволы были бы уже в Лионе. Я бы хотел сражаться вместе с ним.
Она обрадовалась. Уехав на войну, он расстанется с Дианой.
Она взяла его под руку.
— Солдат хватает, — тихо сказала Катрин.
— Отец сказал, что пошлет за дофином, если он понадобится ему. Я бы хотел, чтобы он послал за мной. Но он ненавидит меня. Он знает о моем желании воевать, поэтому говорит: «Ты не будешь сражаться!» А враг уже у наших ворот. По глупости моего отца настоящей войны не будет. Милан уже давно должен был стать нашим.
Катрин посмотрела на дверь. Она мечтала о доверительных отношениях с Генрихом, но боялась даже слушать, как он критикует своего отца — рядом могли оказаться посторонние уши. Потерять расположение Франциска было так же легко, как и завоевать его. Однако она помнила, что Генрих заговорил с ней так откровенно по чистой случайности. Он пришел в их покои, не думая о жене. Застав ее там и испытывая необычайное волнение из-за вероятности войны, он захотел поговорить с кем-то — пусть даже с Катрин.
— Говори тише, Генрих, — попросила она. — Везде есть шпионы; твои слова передадут Франциску.
Он пожал плечами.
— Желание отца обладать Италией очень похоже на другие его желания. Какие бы препятствия ни стояли перед ним, он пойдет на любую глупость и жестокость, чтобы добиться своего. Италии это касается в той же мере, что и женщин. Стремясь осуществить свое желание, он не останавливается ни перед чем. Когда месье де Шатобриан попытался воспротивиться связи моего отца с мадам де Шатобриан, Франциск пригрозил своему сопернику, что отсечет ему голову, если он не отдаст жену. Он мог потерять либо голову, либо жену.
Катрин засмеялась, радуясь их близости.
— И он решил сохранить голову. Благоразумный человек!
— Я ненавижу жизнь, которую ведет мой отец! — сказал Генрих и плотно сжал свои губы. Катрин попыталась представить мужа занимающимся любовью с Дианой. — Он окружает себя порочными людьми. Мадам д'Этамп следовало бы прогнать прочь.
Катрин улыбнулась весьма сухо. Любовница короля считалась ее подругой.
Генрих снова заговорил об отце, который тянул свои руки к родине Катрин, стране виноградников, оливковых рощ и лучших в мире художников. Он был безрассуден, когда от него требовалась осторожность, шел напролом, когда следовало остановиться и все взвесить. Так считал Генрих.
Катрин понимала эту незаурядную личность гораздо лучше, чем его сын. Она знала, что над его яркой жизнью всегда висит тень Павии. Он постоянно помнил об этом поражении. Только победа над Италией могла стереть его унижение. Павия делала его безрассудным, порождала мечты о военном успехе, который заставит мир уважать короля Франции. Павия вынуждала его колебаться, внушала страх перед новым поражением. Павия превратила лучшего любовника этого века в самого беспомощного стратега.
— Император, — сказал Генрих, — с триумфом вернулся с Востока. Он дважды нанес поражение Барбароссе, взял Тунис. Весь христианский мир радовался этому, потому что Карл превратил многих варваров в своих рабов. А что совершил мой отец? Он видит своего врага в императоре — и заключает договор с турками! С неверными! Этот самый христианский из королей! Он готов вступить в союз с дьяволом, чтобы получить женщину или страну.
— Умоляю тебя, Генрих, мой дорогой Генрих, говори тише. Если это дойдет до ушей короля…
— Ему следует хоть раз услышать правду. Это пойдет Франциску на пользу.
— Он сердится, — мягко заметила Катрин, — потому что Милан был обещан нам при заключении брака. Но мой родственник умер.
Она с беспокойством посмотрела на Генриха. Сожалел ли он об этом браке, как вся Франция, из-за несвоевременной кончины Климента? Она страстно желала услышать, что он рад их браку, счастлив быть с ней, несмотря на то что она не принесла ему обещанных богатств.
Он ничего не сказал. Он мог думать лишь о губительной военной кампании отца.
— Милан практически не защищали! — сказал Генрих. — Мы могли взять его. Но отец проявил нерешительность, и… время ушло. Если бы я был там, я бы взял Милан… и удержал его.
— Конечно! — воскликнула она. — О, Генрих, ты совершил бы много смелых поступков, я знаю это. Я могу гордиться тобой… весь мир знает о твоей находчивости и мужестве.
Он не отодвинулся от нее. Она вспомнила о любовном зелье, спрятанном в шкафу; Катрин ждала момента, когда она сможет дать его Генриху.
— Ты что-нибудь выпьешь, Генрих? — спросила девушка.
Он покачал головой.
— Спасибо, нет. Я не могу задерживаться здесь.
Ей следовало отпустить Генриха, но его близость опьянила Катрин.
