Франциск, поспешно перекрестившись, тотчас подумал о своем старшем сыне; он знал, что дофин болен.
— Мальчику стало хуже? — спросил Франциск. — Скажите мне. Не утаивайте ничего.
Он увидел слезы в глазах кардинала и приказал ему говорить.
— Да, мальчику стало хуже, сир. Мы должны полагаться на Бога…
Его голос дрогнул, и король закричал:
— Я понимаю. Вы не осмеливаетесь сказать мне, что он мертв.
Король в ужасе обвел взглядом присутствующих. Он знал, что его догадка верна.
В комнате воцарилась тишина. Король подошел к окну, снял шляпу и, воздев руки, произнес:
— Господь, я знаю, что должен покорно принять твою волю. Но кто, кроме тебя, даст мне силу и выдержку? Ты уже наказал меня сокращением моих владений и разгромом моих армий. Теперь к этому добавилась потеря сына. Тебе остается только окончательно погубить меня. Если ты намерен это сделать, предупреди меня. Тогда я буду знать о твоем желании и не стану противиться ему.
Потом он долго и горько плакал. Окружающие тоже заплакали, сочувствуя ему. Они не смели приблизиться к Франциску.
По Лиону поползли слухи. Катрин заметила, что люди как-то странно поглядывают на нее в коридорах и на лестницах. Они не смотрели ей в глаза, но провожали взглядами.
Мадаленна принесла ей новую весть.
— Мадам герцогиня, все повторяют, что его виночерпий — итальянец. Люди говорят, что если бы итальянцев не впустили в страну, их дофин был бы сегодня жив.
— Что еще они говорят, Мадаленна? Скажи мне все… Ты должна передавать мне все.
— Они говорят, что теперь появился новый дофин… дофин с женой-итальянкой. Следующая королева Франции будет итальянкой. Они подозревают, что дофина убил итальянский граф.
Вскоре после этого граф Себастиано ди Монтекукули был арестован.
Вопреки воле отца, Генрих отправился в Валенсию. Франциск был убит горем. Теперь ему приходилось смотреть на своего нелюбимого сына иначе. Генрих стал дофином. Важной персоной. Франциск не мог избавиться от чувства, что его преследует злой рок.
— Наверно, я — самый несчастный человек во Франции — моя армия разбита, мой старший сын умер!
В Генрихе заговорил солдат.
— Твоя армия не разбита, отец. Я явился сюда, чтобы помешать этому. Ты потерял одного сына, но у тебя остались еще два.
Франциск обнял юношу, временно забыв о своей неприязни к нему.
— Умоляю, отец, позволь мне отправиться в Авиньон к Монморанси.
— Нет! — воскликнул Франциск. — Я уже потерял одного сына. Я должен беречь тех, что остались у меня.
Генрих на этом не успокоился. Вскоре он все же уговорил отца отпустить его к Монморанси.
Генрих обрел новую дружбу — почти столь же крепкую, как та, что связывала его с Дианой.
Анн де Монморанси был строгим, даже суровым командиром и ревностным католиком, неукоснительно исполнявшим свой религиозный долг. Генрих видел в нем ангела отмщения; он внушал обозленным солдатам страх. Они могли недоедать, порой им задерживали жалованье, но Монморанси не позволял дисциплине падать; это восхищало всех. Он был уверен, что Господь на его стороне. Он славился своей жестокостью; наглецы дрожали перед ним. Он не щадил преступников. Каждое утро он читал «Отче наш» и почти ежедневно пытал, вешал, сажал на кол нарушителей дисциплины. Во время молитв он, казалось, заряжался злостью. Пробормотав их, он мог закричать: «Повесить этого человека!» или «Посадить его на кол!» В армии говорили: «Берегись молитв Монморанси».
Генрих восхищался этим человеком. Что касается Монморанси, то он не смог скрыть радости и чувства облегчения, увидев вместо короля молодого принца. После Павии армия боялась появления короля. Солдаты говорили, что над Франциском висит злой рок, что святые обрекли его на поражения. К тому же Генрих не обладал властным, честолюбивым характером, типичным для человека его положения. Он хотел быть хорошим солдатом и был готов полностью подчиниться Монморанси.
Но Франциск не задержался со своим прибытием. Он последовал за сыном в Авиньон. На сей раз Франциску повезло, и Франция была спасена, хотя и не силой оружия. Благодаря тактике Монморанси, уничтожавшего при отступлении города и деревни, солдаты императора тысячами гибли от голода и холода. Им оставалось только ретироваться.
Надо ли преследовать бегущих испанцев и их наемников? — спрашивал себя Франциск. Как и прежде, его мучили сомнения. Ему хотелось вернуться в Лион, выяснить причину смерти старшего сына, проверить, насколько правдивы слухи о том, что его отравили.
Франциск получил временную передышку.
Расставшись с Монморанси, Генрих сказал ему: «Вы можете быть уверены в том, что я при любых обстоятельствах останусь вашим другом до конца жизни».
Монморанси расцеловал юношу в обе щеки. Генрих начал замечать огромное различие в положении герцога и дофина, второго сына и наследника престола.
Монтекукули ждал в тюремной камере появления своих мучителей. Он много часов молил Господа дать ему мужество, необходимое для того, чтобы он смог вынести ждавшие его испытания.
Как легко было представлять себя в роли мученика! И какой страшной оказалась реальность! Одно дело — видеть себя смело, с вызовом, поднимающимся на эшафот во имя своей родины; это выглядело славно, достойно. И совсем другое — подвергаться унизительным пыткам, подводившим человека к вратам смерти, снова возвращаться к жизни, совершать это путешествие многократно, узнавать о том, что тело уступает в силе духу. Вместо громкого, звонкого «Я ничего не скажу» в камерах звучали стоны и вопли.
Пот выступил на красивом лице Монтекукули — к нему пришли люди, которых сопровождал врач. Он должен был осмотреть графа и установить, какие пытки способен вынести подозреваемый; палачи боялись убить единственного человека, способного пролить свет на тайну гибели дофина.
Пока доктор обследовал графа, в камеру внесли стулья и столы; охваченный ужасом Монтекукули наблюдал за двумя бедно одетыми мужчинами, которые принесли с собой доски и клинья.
— Что с его здоровьем? — спросил деловито маленький человечек, разложивший на столе письменные принадлежности.
Доктор промолчал, но Монтекукули понял, что означает его мрачный кивок.
Через несколько минут врач удалился в соседнюю камеру; он еще мог понадобиться во время пыток.
Рослый человек в черном приблизился к графу и сказал ему:
— Себастиано ди Монтекукули, если вы откажетесь правдиво отвечать на мои вопросы, мы подвергнем вас пыткам — обычным и чрезвычайным.
Монтекукули вздрогнул. Он знал, что означают доски и клинья. Его ждал «испанский сапог», в который помещали ногу во время пыток.
Снаружи произошло всеобщее смятение; высокий мужчина в костюме, сверкавшем бриллиантами, вошел в камеру; все бросили свои дела и склонились в поклоне. Облик короля плохо сочетался с видом камеры. Лицо Франциска было серьезным. Он не отличался особой жестокостью, но глубоко страдал из-за смерти сына. Он поклялся сделать все возможное, чтобы отомстить за убийство дофина. Он явился сюда лично, чтобы услышать признание из уст человека, которого считал виновным в гибели юноши.
