— Мирград больше не такой, каким ты его помнишь, Сигруд, — говорит Шара. — Те блокпосты почти все закрыты.
— Я выведу тебя, — обещает Мальвина, — и останусь возле сторожки, ждать.
— Как я сообщу тебе, что добился успеха? — спрашивает Сигруд.
— Если ты добьешься успеха, на твоей стороне будет Божество, — говорит Таваан. — Вероятно, она прокатит тебя по небу в колеснице, запряженной лебедями.
— А если я потерплю неудачу?
— Если ты потерпишь неудачу… — повторяет Мальвина. — Если постучишься в дверь, но никто не ответит… тогда, наверное, ты просто вернешься назад. И мы попытаемся придумать что-то другое.
Сигруд трет лицо.
— А у нас есть запасные планы?
Шара сидит очень прямо и смотрит в пространство, как будто что-то решая. А потом она делает это опять: поднимает правую руку, поправляет очки и трет переносицу большим и указательным пальцами.
Смотрит на Сигруда. Ее взгляд жесткий и холодный.
— Нет, — твердо говорит она.
Дрейлинг знает: она врет. Он видит, что она понимает очевидность своей лжи. У нее припрятан какой-то козырь. Но очевидно, что она всеми силами старается его не использовать.
— Ладно, — говорит Сигруд. — Я это сделаю.
— Хорошо. — Шара поворачивается к Таваан. — Значит, осталось последнее.
— Что еще? — спрашивает Сигруд.
— Это война, — говорит Таваан. — Плохая война, да, и шансы не в нашу пользу. Но мы можем нанести врагу настоящий удар. И если мы воюем, тебя надо снарядить соответствующим образом.
Сигруд ждет продолжения.
— То есть нам нужно…
Мальвина слабо улыбается ему.
— Нам нужен сенешаль.
* * *
Сигруд стоит на коленях на полу комнаты, чувствуя одновременно неловкость и смущение. Мальвина и Таваан стоят перед ним, держась за руки, а Шара взирает на происходящее из глубин кресла. Хотя никто еще ничего не сделал, дрейлинг ощущает перемену. Ему требуется время, чтобы ее заметить: сопение и бормотание, а также прочие нежные звуки сна стихают. Сотни спящих замирают.
— Нам это точно необходимо? — спрашивает Сигруд.
— Вполне вероятно, что наш враг тоже знает, где находится Олвос, — говорит Мальвина. — Он не может к ней подобраться, в точности как мы, но местность ему известна. Он мог подготовиться к твоему появлению. Поэтому ты тоже должен быть готов.
Таваан глядит на него сверху вниз, ее огромные, странные глаза наполняет причудливый свет.
— Начнем?
— А вы уверены, что я не превращусь в чудовище? — спрашивает Сигруд. — Как та женщина в аэротрамвае?
— Ты не будешь настоящим сенешалем, Сигруд, — говорит Мальвина. — Такого пытался создать враг — смертного с частицей бога внутри.
— Мы не настолько могущественны, — добавляет Таваан. — К несчастью.
— Но у нас есть дары, которые мы можем тебе преподнести. Однако, чтобы эти дары можно было использовать в полной мере, передавать их надо по соглашению.
— Они часть нас, — продолжает Таваан. — Так что дар можно вручить лишь другой части нас — аспекту, грани.
— И что именно это значит?
— Заблудшее дитя, — тихо говорит Мальвина. — Таков наш общий аспект, скажем так. Мы все тут скитальцы. Мы можем вручить эти дары лишь тому, кто находится в схожем положении.
Сигруд сидит в молчании.
— Ты готов? — спрашивает Таваан.
— Я не знаю, — говорит дрейлинг. Он смотрит на Шару. — Я готов?
Шара пожимает плечами.
— Скорее всего, еще ни разу в мировой истории никто не пытался предпринять такое.
— И что это значит? — спрашивает Сигруд.
— Значит, что я понятия не имею, что может случиться. Но я ни разу не видела, чтобы ты отказался от оружия, Сигруд.
Он морщится и чешет шею.
— Ладно…
— Закрой глаз, Сигруд, — говорит Таваан.
Он подчиняется. Одна из них берет его за руку — наверное, Таваан. Потом он чувствует, как холодные и жесткие пальцы прижимаются ко лбу. Затем звучат голоса. Ему кажется, что самый громкий из них — голос Таваан, но он не уверен, потому что внутри него много других голосов, словно говорит не один человек, а много, одновременно.
— Ты нас слышишь? — спрашивают голоса.
— Да.
— Ты это чувствуешь?
Дрожь внутри черепа. Кажется, пальцы проникают в мозг, достигают глубоких и темных пещер в его мыслях, царапают сокрытую там стену…
Он пытается сдержать тошноту.
— Да.
— Хорошо, — говорят голоса. — Теперь послушай. Ты должен отыскать внутри себя воспоминание, Сигруд. Воспоминание об отчаянии и потере, о надежде, которую затмила скорбь.
Вступает новый хор:
— Когда ты сбежал. Когда ты скрывался. Когда ты сражался не ради гордости и не во имя цели, но просто чтобы не погибнуть.
— Когда ты был как мы, — говорят они в унисон, громче. — Одинокий. И забытый.
Десятки голосов проносятся сквозь его разум, шепча: «Пожалуйста. Пожалуйста, помоги нам… Пожалуйста, мы ведь так долго скитались…»
И тогда он их чувствует: каждый год, каждый час, каждую минуту их мучений, этих жалких, обездоленных божественных детей, потерянных, бесцельных, бездумно ищущих убежища и тепла.
А потом он кое-что вспоминает: момент, случившийся давным-давно, когда он был юношей неполных двадцати лет. Он вернулся из морского путешествия и обнаружил родителей убитыми, а вместо дома — пепелище. Он вспоминает, как сидел на почерневшем склоне холма и таращился на пустую, заледенелую долину впереди, ощущая давящее одиночество, бессловесное уединение, в чьей тени он прожил всю свою жизнь.
«Если бы кто-то оказался рядом со мной тогда, — думает он, — стал бы я тем, кто я сегодня?»
А потом Сигруд понимает, что кое-кто ему все же помог, но понадобилось время, чтобы она его нашла: Шара Комайд. Хотя его жизнь была далека от совершенства, без ее случайного вмешательства все обернулось бы куда хуже.
И теперь, возможно, он наконец-то сумеет ей отплатить.
— Вот оно, — говорят голоса.
Внутри его черепа — огромное давление, как будто те два пальца замерли там в ожидании его ответа.
Потом звучит один голос, очень тихо:
— Это ты, смертный? Это воспоминание — ты? В этом суть твоей души?
— Да, — шепчет он. И знает, что это правда. — Да, все верно.
С этими словами его левая рука погружается в тепло, как будто он держит ее близко к огню.
