— В руке твоей меч, — произносят голоса. — Ты его чувствуешь?
Сигруд хмурится. Сперва он чувствовал, что его руку сжимает другая рука — возможно, Мальвины или Таваан, — но теперь ощущение делается… очень странным. В его ладони нечто новое, и это не чужая рука, а что-то твердое, но теплое, чуть податливое, словно древесина.
— Ты чувствуешь клинок? — шепчут голоса. — Чувствуешь?
— Я… кажется, да, — говорит он, но без уверенности.
— Ты его видишь, Сигруд? — спрашивает Мальвина, ее голос тих и близок. — Ты его видишь мысленным взором?
Сигруд хмурится. Он не уверен, что это такое — «мысленный взор». Он ничего не видит в своих мы…
И все меняется.
Искра золотисто-белого света слева от него, словно пламя свечи. Золотая лента, что бьется, сверкая, на суровом ветру. Клинок, похожий на крыло желтой бабочки, что порхает в лучах света, пронзающих полог леса.
Он чувствует, как между ними возникает связь — не связь с его рукой, но связь с ним как таковым, его идеей, тем, что делает Сигруда Сигрудом.
— Инструмент, — говорят голоса, — чтобы разыскать путь среди пустых теней. Ты будешь его использовать мудро и хорошо, чтобы защитить нас и сопроводить к новому дому?
— Да, — говорит Сигруд. — Да. Буду.
— Тогда возьми меч, — говорят голоса. — Возьми его, и…
Затем раздается резкий крик боли. Тепло в руке Сигруда внезапно исчезает, давление в его черепе испаряется, и он быстро открывает зрячий глаз.
Чтобы сориентироваться, уходит несколько секунд. Таваан стоит на коленях, баюкая правую руку, словно та обожжена. Мальвина приседает рядом с нею, помогает выпрямиться. Его руки теперь пусты, а спящие тихо стонут.
— Что… что случилось? — спрашивает Сигруд.
Таваан сглатывает и трясет головой. Потом глядит на него сердито, словно он причинил ей боль.
— Внутри тебя живет что-то мерзкое, — хрипло говорит она.
— Я тоже почувствовала, — подтверждает Мальвина. Она снова бросает на него взгляд, и лицо ее обеспокоено. — Чем бы оно ни было, оно не хотело, чтобы мы связали меч с тобой. Но у нас получилось. Мне кажется, что получилось.
— Как ты можешь быть уверена? — спрашивает Шара.
— Спроси его, если он может обнаружить клинок, — говорит Таваан. — Спроси, если он там, где надо.
— Ты можешь протянуть руку и нащупать его, Сигруд? — спрашивает Мальвина. — Ты можешь найти его рядом с собой?
Сигруд не уверен, что понимает их. Чувствуя себя нелепо, он протягивает руку и проверяет пространство впереди себя, словно пытается разыскать в темной комнате ручку двери. И тут его руку словно магнитом тянет к некоему месту в воздухе…
И он возникает, как будто всегда был в его руке: короткий и тонкий клинок, словно сделанный из золота или бронзы. Рукоять его теплая, даже горячая, как будто он полежал рядом с открытым огнем.
Мальвина и Таваан выдыхают с облегчением.
— Ох, батюшки… — говорит Мальвина. — На миг я подумала, что все наши труды были зря.
— Что… это? — спрашивает Сигруд, изучая острие.
— Пламя, — говорит Мальвина. — Такое имя он выбрал для себя, когда мы его сотворили.
— Как мы уже сказали, — добавляет Таваан, — это инструмент. Он не навредит врагу, но сможет разрушить его творения.
— Он здесь, и он встревожен. Чем он сильнее, тем больше сил бросит против тебя, — говорит Мальвина. — И нас.
Сигруд перебрасывает клинок из одной руки в другую. Тот кажется достаточно плотным, совсем не таким, каким виделся мысленным взором, когда был скорее идеей, чем материальным предметом.
— Как же вы обе его сотворили? — спрашивает он.
— Не мы обе, — говорит Мальвина. Взмахом руки она указывает на спящих в кроватях детей. — Мы все.
— В наших разумах, — уточняет Таваан и стучит пальцем по виску. — Во сне. Понимаешь, мы сделали так, чтобы он нам приснился. Меня не просто так поставили во главе этого места.
— Убери его, — велит Мальвина. — Спрячь снова. Чем больше времени он на виду, тем проще врагу его почуять. Он ведь, в конце концов, божественный.
Сигруд размахивает мечом, пытаясь снова нащупать тот воздушный карман, как невидимые ножны, в которые можно было бы просто вложить клинок. Но потом что-то в его разуме включается, как будто он вспоминает движение, проделанное давным-давно: это не похоже на вкладывание меча в ножны, Сигруд скорее вдавливает его в мягкую грязь, погружая в карман в реальности перед собой. Его руки начинают движение, и клинок внезапно исчезает.
Хотя Таваан по-прежнему выглядит слабой, она кивает, довольная:
— Хорошо.
— Он будет резать плоть? — спрашивает Сигруд. — А металлы? Или только все божественное?
— Полагаю, он будет действовать как очень хороший меч, — говорит Мальвина, — и он не сломается. Но его основное применение — против врага. А против защиты Олвос он не годится. Она куда сильнее нас.
— Что случится, если я его выроню? — спрашивает Сигруд. — Или если его кто-то украдет?
— Он тебя не покинет и не станет служить кому-то еще, — говорит Мальвина. — Разве что ты сам отдашь. Он подчиняется твоей воле.
Сигруд кивает, впечатленный.
— Я могу привыкнуть к божественным безделицам.
— Не надо, — говорит Таваан. Она выпрямляется, трясет рукой, словно та еще болит. — Там, откуда он явился, больше ничего нет. Пора идти.
* * *
Вчетвером они подходят к камину, огромному, старому и темному. Пока они идут, Сигруд понимает, насколько произошедшее утомило Шару: она кажется слабой и постоянно моргает, словно борясь с обмороком.
— Знаешь… Я спрашиваю себя, изменит ли это хоть что-нибудь, — говорит она.
— Зачем же еще нам это делать? — спрашивает Сигруд.
— Я имею в виду жизни обычных людей, — объясняет Шара. — Мы ведем свои закулисные игры в коридорах власти… но для людей на улицах мало что меняется. Они живут, полагаясь на милость людей вроде нашего врага… и вроде меня. Я переживаю, что Винья была права.
— В чем? — спрашивает Мальвина.
— В том, что власть не меняется. Она просто меняет одежды. Божества творили реальность для своего народа. А когда их не стало, освободившееся место заняло правительство. Мало кто может на самом деле выбирать, как ему жить. Лишь немногим хватает силы решать, какой будет их реальность. Даже если мы победим — изменится ли это?
— Сосредоточимся на текущих задачах, — говорит Сигруд. — Такие грандиозные проблемы выше нас.
— Ты прав. Конечно, ты прав, — когда они приближаются к камину, Шара вздыхает. — Я не понимаю, как тебе это удается, Сигруд.
