Сигруд говорит:
— Чего?
Незнакомка попыхивает трубкой.
— Я спрашиваю, что ты делаешь?
Сигруд смотрит на нее, потом — на трещину в стене и снова поворачивается к женщине, открыв рот и гадая, что же сказать.
— Выглядит так, — говорит она, — словно ты лупил стену.
— Хм, — произносит Сигруд.
— Ты это и делал? Лупил стену?
Он чешет шею.
— Да.
Она кивает, как будто уже слыхала о таком затейливом способе убить время.
— Не похоже на очень полезное времяпрепровождение. Но, наверное, дело не в полезности. Верно?
— Что верно?
— Ты лупишь стену, — говорит женщина, — потому что хочешь чего-то добиться?
— Ну… наверное.
— Ага. Что ж, тогда нет, от ударов по стене не будет никакого толка, — она попыхивает трубкой, размышляя над проблемой. — По крайней мере с моей точки зрения.
— Кто ты такая? — спрашивает Сигруд.
— Я старуха, — говорит она, — которая спрашивает себя, зачем этот здоровяк в глухой ночи врезал стене так, словно она поцеловала его мать в губы. — Она проницательно глядит на него. — Зачем ты здесь?
— Я… я хочу пройти сквозь стену?
— О-о, — она садится ровнее. — Что ж, почему ты не попробовал постучаться?
— Попробовал что?
— Постучаться, — повторяет она медленнее, словно объясняя ученику математическую задачу. Потом указывает на стену черенком трубки. — В дверь.
— Здесь есть дверь?
— Надеюсь на это. Иначе что-то не так с моими глазами.
Он светит фонарем в указанном направлении и видит, что да, там действительно есть дверь: круглая, деревянная, достаточно низкая, чтобы ему пришлось пригнуться, чтобы пройти.
«Это странно, — мелькает слабая мысль. — Я ведь точно туда посмотрел и увидел лишь продолжение стены…»
Сигруд снова смотрит на женщину. Какая-то часть его ума смутно интересуется, почему он не испытывает побуждения задать ей больше вопросов — к примеру, что она тут делает, почему так долго молчала или как она узнала, где дверь. Но хотя он обо всем этом спрашивает самого себя, его охватывает любопытное, но сильное желание просто принять присутствие женщины, как дерева или камня в окружающем пейзаже.
— Просто… постучать в дверь?
— Мне кажется, это легче, чем стучать в стену, — отвечает она. — Не так больно. И громче, так что внутри кто-то может услышать. Ну же. Давай попробуем, ладно?
Она спрыгивает со скамейки и идет с ним к двери. Чувствуя себя довольно неловко, Сигруд поднимает руку и трижды стучит в невысокую деревянную дверь.
Тишина. Ничего.
— Ой, — говорит старуха. — Точно. Я забыла. Я ведь должна быть с той стороны… Упс! Один момент. — Она прочищает горло, поворачивает ручку, открывает дверь — по другую сторону Сигруд не успевает заметить ничего, кроме темного леса, — входит и закрывает ее за своей спиной, оставляя дрейлинга в одиночестве.
Ее голос приглушенно звучит по ту сторону дощатой двери:
— Ладно… попробуй еще раз.
Сигруд в замешательстве моргает, чувствуя себя полным дураком. Он поднимает руку и опять стучит три раза.
Дверь приоткрывается. На него глядит яркий глаз.
— Да? — спрашивает старуха.
— Могу я… войти?
— Зачем? — сурово отвечает она. — Зачем ты хочешь войти?
— Я… — он неловко озирается, словно беспокоясь, что кто-то подслушает. — Мне надо поговорить с Олвос.
— В самом деле? — Глаз прищуривается. — Зачем?
— Это… это вопрос огромной важности.
— Неимоверно субъективный термин. На что ты надеешься? Чего ты надеешься добиться?
Что-то в ее голосе меняется. Он звучит теперь глубже, более раскатисто. Сквозь щель в двери виднеется проблеск света от костра. А ее глаза любопытным образом отсвечивают оранжевым…
Все вокруг становится странным. Как во сне. Причудливым. Сигруд моргает, пытаясь сосредоточиться.
— Нам нужна ее помощь, — говорит он. — Чтобы спасти нас. Чтобы спасти все.
— Ты произносишь эти слова, — доносится голос старухи. — И, возможно, ты обязан или вынужден так делать. Но действительно ли ты на это надеешься? Если бы столь многое не было поставлено на карту, ты бы все равно это делал?
— Ты собираешься впустить меня?
— В убежище, — шепчет старуха, — как они тебя назвали?
— Назвали меня? Что ты имеешь в виду?
— Они сделали тебе подарок. Они заставили тебя кое-что вспомнить. И тем самым назвали тебя.
Он хмурится, пытаясь вспомнить. Все вдруг кажется очень плотным, близким и громким. Мысли текут, как расплавленный свинец, и язык у него распухший и горячий.
— В самом деле?
— Именно так. К тому воспоминанию прилагалось имя. Какое же?
— С-скиталец, — говорит Сигруд. — Заблудшее дитя.
— Этим ты был, — отвечает голос. — Но теперь ты не такой. — Дверь начинает открываться. — На самом деле в глубине души ты не такой. Ты знаешь это имя, смертный. Ты человек, который утратил надежду.
Дверь распахивается. На другой стороне никого. Все, что он видит, — это маленькая узкая долина. В центре долины горит большой костер, вокруг которого лежат четыре бревна, заменяющие скамейки, а за ним — каменный стол. Когда языки пламени пляшут, потрескивая, им вторят прыгающие тени в ветвях деревьев.
Сигруд входит. Дверь за ним захлопывается. Он едва это замечает.
Он идет к костру, который манит сиянием и теплом. Сигруд должен подойти к огню, потому что здесь внезапно стало так холодно, верно? Да, верно — он видит, как в отдалении между деревьями идет снег, и свет далекой луны превращает его в зыбкое подобие белых колонн.
Сигруд подходит к одному из бревен-скамей и протягивает руки к огню, желая согреться. Его правая рука становится горячей — но не левая, как он замечает.
В долине звучит голос, низкий, мурлычущий и теплый, и доносится он отовсюду, как будто сама долина и говорит:
— Добро пожаловать, Сигруд йе Харквальдссон. Я вот уже какое-то время с нетерпением ждала встречи с тобой — с человеком, которого дважды коснулась тьма, с человеком, который живет без надежды. Это, я думаю, будет очень интересная беседа.
Сигруд смотрит сквозь пламя и видит женщину, сидящую на бревне с противоположной стороны костра. Она невысокого роста, толстая, лысая и голая до пояса, одетая в юбку из пихтовых ветвей и больше ничего. Она курит старую костяную трубку, длинную и тонкую, которую зажигает, держа над огнем.
