— Тишина, — говорит он ей. — Мы победили. Мы победили, Тишина, победили.
Комнату заливает волнами молчания, с которым приходят слова:
<он не здесь сэр он ушел сэр сэр сэр он ушел его здесь нет>
У Нокова уходит несколько секунд, чтобы вникнуть в ее слова. Потом он понимает: даувкинд. Дрейлинг пришел сюда, это Нокову известно — он почуял тьму в теле своего врага, ощутил, как ее тень проникла сюда. Но где даувкинд сейчас?
Ноков тянется, ищет в темноте запах противника. В конце концов находит.
Если бы у Нокова еще оставались легкие — у него их никогда не было, а теперь и подавно, — он бы ахнул.
Потому что даувкинд находится в том месте, которое сам Ноков никак не мог найти, проникнуть туда, увидеть его. Но теперь, похоже, Ноков достаточно силен и велик, чтобы сделать это.
«И, возможно, — думает он, выпрямляясь в полный рост, так, что голова касается потолка, — пришла пора бросить ей вызов».
14. Сумерки божественности
Я все время мыслями возвращаюсь к Вуртье и ее посмертию. Кажется, лейтмотивом этого мира является то, что Божество должно победить самого себя, чтобы добиться чего-то великого и красивого.
Смерть, как ты знаешь, должна была умереть, чтобы познать смерть. Войне пришлось проиграть, чтобы познать победу.
Если бы Колкана наказали и он признался, он бы изменился?
Если бы Олвос утратила надежду и отчаялась, она бы изменилась?
Из письма бывшего премьер-министра Ашары Комайд лидеру меньшинства Верхней палаты Парламента Турин Мулагеш. 1734 г.
Олвос открывает глаза.
— Ну вот, — шепчет она. — Началось.
— Что началось? — спрашивает Сигруд.
— Последняя стадия конца, — говорит Олвос хрипло. — Ты и я, Сигруд, ты, и я, и Шара, у каждого из нас своя роль во всем этом. В том, что началось, когда кадж впервые пересек Южные моря и развязал войну в этих краях. Сайпур думал, то был конец, но то было лишь начало конца. Возможно, первый час наших сумерек.
— Что ты имеешь в виду? — спрашивает Сигруд, теперь встревоженный. — Что… что случилось?
— Твой меч, — говорит она. — Пламя. Ты по-прежнему можешь его найти?
Сигруд шарит в воздухе, сосредотачивается, потом выхватывает меч из пустоты. Тот на прежнем месте, дожидается в пространстве перед ним, и хотя на ощупь он твердый, Сигруд замечает, что клинок теперь кажется странно нематериальным, словно кусок золотого тюля. — Что с ним не так? — спрашивает дрейлинг.
— Большинства из тех, кто его сделал, уже нет, — говорит Олвос. — Он всего лишь тень того, чем был раньше.
Сигруд пристально смотрит на клинок. Потом медленно убирает его и поворачивается к ней.
— Их больше нет? Что ты имеешь в виду?
Олвос склоняет голову.
— Что… что ты хочешь этим сказать? — в ужасе спрашивает он.
— Вот она, проблема с вакуумом власти, — с печальной улыбкой отвечает Олвос. — Что-то должно вырасти, чтобы заполнить дыру. Это… думаю, это просто природа. Но хотя можно плакать, с природой бороться нельзя.
— Их больше нет? — спрашивает он. — Дети? Они действительно мертвы? Он… он победил?
Она не отвечает.
— И это… этим ты оправдываешь свою трусость? — продолжает Сигруд. — Разговорами о природе? Этим ты оправдываешь то, что позволила погубить детей самому опасному существу на земле, тому самому, что хочет пожрать весь мир?
— Ноков — не самое опасное существо на земле, — говорит Олвос. — Он им никогда не был. Равно как и шестеро изначальных Божеств. Это звание принадлежит игроку, который еще не объявился. Хотя ты узнаешь его в свой черед. — Она встает, смотрит на дрейлинга сверху вниз, и опять ее глаза кажутся огнями далеких костров. — Послушай меня, Сигруд. Ты меня слышишь?
— Я сожалею об этом, — с горечью отвечает он. — Таково мое отвращение к тебе.
— Я заслужила твое отвращение, — говорит Олвос. — И разделяю его. Но послушай… это родилось в крови. Так было всегда. Это родилось в завоевании, во власти, в праведном возмездии. И вот как оно должно закончиться. Это цикл, который повторяется снова и снова, в точности как твоя жизнь повторяется снова и снова. Мы должны нарушить этот цикл. Обязаны! Иначе мы обрекаем будущие поколения следовать по нашим стопам. — Она тыкает в него пальцем. — У тебя есть выбор, которого никогда не было у меня. У тебя есть шанс быть другим. Ты, кто победил многих силой оружия, испытаешь момент, когда сможешь поступить так же, как всегда, — или совершить нечто новое. Ты, человек, который так себя и не простил, который считает, будто заслужил все свои невзгоды, получишь шанс изменить свое мнение. И в тот миг мир замрет на острие травинки, и судьба его будет решена. Сделай шаг, но пусть он будет осторожен.
— Да о чем же ты гово…
Она склоняет голову набок, как будто что-то слышит, но уши Сигруда не улавливают ничего, кроме потрескивания дров в костре и шороха снежинок.
— Он идет, — говорит она тихим и полным ужаса голосом. — Вот он идет ко мне, мой блудный сын. — Она слегка улыбается. — Что пожнешь, то и посеешь. А что посеешь, то и пожнешь. Ты должен уйти, Сигруд. Скоро он будет здесь, и недопустимо, чтобы он нашел тебя. Скоро стены вырастут, и заря окажется под угрозой. А время, как всегда, останется нашим самым страшным врагом.
Сигруд встает. Он видит, как у нее дрожат губы. При виде Божества в таком смятении он испытывает ужас. Она замечает его взгляд, улыбается и протягивает руку, чтобы коснуться его лица — странный, обнадеживающий жест.
— Успокойся, дитя. Всему приходит конец. Звезды гаснут, горы рушатся, все заканчивается. Но это не значит, что надежды нет.
— Чего ты хочешь от меня? — спрашивает Сигруд. — Что тут можно сделать?
— Сражаться, разумеется. И, если повезет, выжить. — Ее улыбка гаснет, и горячие слезы с шипением падают на землю. — Когда наступит момент, когда тебе выпадет шанс… пожалуйста, не причиняй ей боль. Она не заслужила того, что мы с нею сделали. И она так тебя любит. Пожалуйста, будь рядом с нею, когда окажешься ей нужен, — сделай то, чего я так и не сделала.
— О ком ты говоришь? — спрашивает Сигруд. — Почему ты все время сыплешь загадками?
Олвос указывает на что-то за его спиной.
— Вот, — говорит она. — Твоя машина.
Он поворачивается. Она права: угнанный автомобиль стоит прямо сзади него, припаркованный на обочине, но разве совсем недавно там не была стена?
Сигруд снова поворачивается и обнаруживает, что богиня исчезла: он стоит на траве под деревьями, лицом к темному лесу, возле усадьбы губернатора. Ни костра, ни стен, ни Олвос.
Сигруд озирается, выискивая какие-нибудь признаки божественного — что угодно, подтверждающее, что эта встреча случилась на самом деле. Но ничего нет. Он здесь один.
