И опять Сигруд пытается одним глазом передать все, что ему хочется сказать.
— Привет, — говорит девушка. Ненадолго умолкает, обдумывая слова. — Мы… Я попросила, чтобы все называли меня Татьяной. Наверное, потому что воспоминания Тати были о Шаре. По крайней мере большая их часть. И я хотела это сохранить. — Она пытается улыбнуться. — Я не могла снова стать двумя людьми. Не после всего, что я сделала. Некоторые вещи… некоторые вещи нельзя исправить.
Сигруду не хватает сил поднять руку, но он сгибает палец. Она это видит и приседает возле его кровати, прижимается ухом к его потрескавшимся губам.
— Разве ты не была богиней? — спрашивает Сигруд дребезжащим шепотом.
— Была, — отвечает она. — Я была… могущественной. Довольно-таки могущественной. Достаточно могущественной, чтобы все отдать.
Он хмурится, глядя на нее.
— Я отдала силу людям. — Она взмахивает рукой в сторону потолка. — Кому попало. Случайным образом. Неправильно, чтобы я принимала такие решения о реальности. И неправильно, чтобы я решала, кто должен решать. Так что я просто… разбросала все, послала туда, куда оно само полетело.
— Очень многое изменилось, пока ты был без сознания, — говорит Ивонна. — Люди демонстрируют некоторые… необычные таланты, и это, мягко говоря, побочное следствие того, что сделала Тати.
Он хмурится на нее, сбитый с толку.
— Божественные таланты, — объясняет Ивонна. — Все. Повсюду. Министерство стоит на ушах. Все везде стоит на ушах. Мир стал другим за одну ночь.
Сигруд опять сгибает палец. Девушка — Тати — наклоняется поближе.
— Почему я жив? — спрашивает он шепотом.
Она садится ровно и слабо улыбается ему.
— Я отдала силу, но я не могла отдать ее всю. Я не могу изменить свою суть. Я по-прежнему божественное создание, по-прежнему дочь времени — просто не такая сильная, как раньше. Но у меня получилось схватить то чудо, что жило внутри тебя, вскрыть его и использовать все время, которое оно сохранило. Если точнее, я воспользовалась им, чтобы… исцелить твою рану.
— Твое плечо зажило неимоверно быстро, учитывая, что с тобой произошло, — говорит Ивонна. — Ты должен был умереть через несколько минут после того, как вытащил копье.
Он закрывает глаз, чувствуя опустошение.
— Что не так? — спрашивает Тати и наклоняется ближе.
— Я был готов умереть, — шепчет он. — Тебе следовало позволить мне умереть.
Она садится. Она смотрит на него большими и печальными темными глазами.
— Ты все, что у меня осталось, — говорит она. — Ты единственный человек, который был рядом, когда я нуждалась в тебе. Ты все, что у меня осталось.
Сигруд закрывает глаз и засыпает.
* * *
Он просыпается посреди ночи. Он кашляет, и кто-то снова рядом с водой и тряпицей льет капли ему в рот. Он опять глотает с трудом.
— Вот так, — слышится голос Ивонны. — Вот так. Открыв глаз, Сигруд видит, что она снова смотрит на него с тем странным, неестественным светом в глазах, словно ей трудно продолжать улыбаться.
Он обнаруживает, что может говорить — но еле-еле.
— Тати здесь?
— Нет. С ней что-то не так. Она мучается от ужасных головных болей и прикована к постели, почти как ты…
Сигруд трясет головой.
— Надо увезти ее с Континента.
— Почему?
— Божественная сила… ее творит вера окружающих. Тати по-прежнему божественна, на нее по-прежнему влияет Континент. Олвос этого страшилась. Она была в ужасе от того, как вера могла изменить ее.
— Ты действительно думаешь, что это происходит?
— Олвос заточила себя в укромном месте из страха того, что такое могло случиться с ней, — шепчет он. — Она даже не могла прекратить мучения собственного сына.
— Но что мы можем сделать? — спрашивает Ивонна. — Куда ее отправить? В Сайпуре беспорядок, но я не думаю, что она продержится там, особенно теперь, когда министерство пытается внести в списки всех, кто способен на чудеса.
Сигруд кашляет. Кажется, что ему в грудь втыкают кинжалы.
— Дрейлингские берега, — говорит он. — У нас никогда не было ни богов, ни божественного. Я могу ее туда отвезти.
— Что?! Ты? Да ты и сесть не сможешь, что уж говорить о путешествии по воде!
— Я должен поговорить с женой. С Хильд. Она может позаботиться обо мне.
— С твоей… женой? — Косой взгляд Ивонны говорит о многом.
— Она была моей женой, когда мы виделись в последний раз. Это случилось тринадцать лет назад. Думаю, с тех пор она снова вышла замуж.
— Это единственный способ спасти Тати?
— Я так думаю. — Он кашляет. — Шара попросила меня защитить Тати. Я буду это делать, пока не удостоверюсь, что она в безопасности. Даже лежа в кровати.
— Я отдам распоряжения, — соглашается Ивонна. Она пытается снова улыбнуться, но взгляд ее совсем не весел.
— Ты чего-то недоговариваешь, — замечает Сигруд.
— Что?
— Когда ты на меня смотришь. Ты что-то видишь. Что?
Она колеблется.
— Мое ранение? — спрашивает он.
— Нет. Не только оно.
— Тогда что?
Она смотрит на него, ежась, потом идет к туалетному столику и берет зеркальце. Подносит его к лицу Сигруда.
В зеркале он видит лицо старого дрейлинга. Он не сразу понимает, что это его собственное лицо. Изборожденное морщинами, с бледными старческими пятнами на висках, с выступающими на носу сосудами. Волосы и борода у него серебристо-серые. Его глаз потускнел, привычный синий блеск ледника пропал.
— Она сказала, что вытащила из тебя чудо, — говорит Ивонна, — и все то время, которое в нем накопилось. Но похоже, что оно… сберегло очень много времени. И когда она снова вложила его в тебя…
Сигруд слабо смеется.
— Ох, батюшки мои. Батюшки мои.
— Кажется, ты смирился.
— Было бы глупо с моей стороны, — говорит Сигруд, — танцевать с самим временем и ожидать, что уйду невредимым. Я думал, что умру. Но я продолжаю жить, чтобы помочь избавить Тати от опасности. Я не в обиде.
— А я в обиде, — печально говорит Ивонна. — Немного.
Он смотрит на нее и улыбается.
— Хорошо, что у нас было то, что было.
— Одного вечера, — говорит Ивонна, — совершенно недостаточно, Сигруд йе Харквальдссон.
— Но это было все, что мы получили. Ты поможешь мне, Ивонна? Поможешь привезти Тати на мою родину?
Она наклоняется и целует его в лоб.
— Конечно. Конечно, конечно, конечно, конечно.
