— Как… у нас это получилось? — спрашивает Сигруд.
— Тетушка владеет машиной, — радостно сообщает Тати.
— Это машина имения, — объясняет Ивонна.
— Машина имения, — Сигруд большим пальцем указывает себе за спину. — А водитель…
— Чоска, — говорит Ивонна. — Мой камердинер.
— Твой… камердинер.
— Да.
— У тебя есть камердинер.
— Да. Должен же кто-то присматривать за имением, пока меня нет. Это не так уж необычно — иметь камердинера, — говорит она, уязвленная.
— Для пастушки — необычно.
— Ну, поскольку это ты приволок меня в Мирград, я думаю, у тебя нет права меня критиковать. Я была счастлива там, где находилась. — Она смотрит в окно. — По крайней мере счастливее, чем тут.
Тати прижимается к стеклу.
— Я не могу в это поверить. Я не могу в это поверить! Мы на самом деле в Мирграде! Мы действительно здесь!
Сигруд против воли улыбается, наблюдая за нею. Когда они впервые прибыли сюда, Шара ехала в машине, практически уткнувшись носом в стекло, упиваясь видами огромного исторического города — совсем как Тати сейчас. Но в тот раз Сигруду на все было наплевать.
— Вы только посмотрите! — с благоговением говорит Тати. — Вы только гляньте на это все…
Сигруду приходится пригнуться, чтобы увидеть то, что снаружи.
— Да, — удивленно говорит он. — Только гляньте на это все.
Теперь он понимает, как изменился город. Там, где были руины, стоят красивые, блистающие здания, современные кирпичные строения с большими стеклянными окнами — он помнит, что в прошлый раз здесь было очень мало окон с хорошими стеклами. Автомобиль едет по чистым, аккуратным улицам с электрическими фонарями, и нигде не видно ни груд щебня, ни баррикад. Поверхность улиц гладкая, без выбоин, что весьма странно — ведь Сигруд помнит, что асфальт и брусчатка были в трещинах, словно тающий лед на озере. Люди гуляют по улицам с небрежным видом пешеходов, занятых ежедневной рутиной, а не рыскают встревоженно, как в воспоминаниях Сигруда.
Все такое современное, такое организованное. По идущей через высотные здания надземной линии едет поезд метро, и в каждом окне каждого вагона виднеется чье-то лицо. Фонтаны, магазины, деревья. Рынок под открытым небом, где продается мясо и фрукты — настоящие свежие фрукты, которые в Мирграде его воспоминаний раздобыть было невозможно.
Время от времени попадается какой-нибудь кусочек искаженного мира — словно рана в реальности, оставшаяся после Мига. Но все такие места наилучшим образом заштукатурены, превращены в маленькие парки с табличками рядом, где написано: здесь случилось то-то и то-то, и вот что мы помним, и вот что мы знаем.
Историю, которую в известном ему Мирграде ужасно подавляли и из-за которой постоянно препирались, на этих улицах никто не оспаривает.
И вот наконец они подъезжают к Солде. В его дни река была ледяным полем, и к ее грязным берегам лепились крошечные рыболовные лачуги и трущобы; теперь здесь доки, причалы, мельницы, нефтяные заводы, промышленность. Сигруд смотрит, как по извилистому руслу Солды медленно продвигаются корабли и баржи. Это процветающее место, место, куда люди отправляются, чтобы трудиться, работать и мыслить, место, где можно жить.
— Я больше не вижу стены! — говорит Тати. Она смеется. — Это удивительно, не так ли?
Сигруд оборачивается, чтобы взглянуть на горизонт. Там нет даже намека на стены: он забыл, что они становятся прозрачными, как только въезжаешь в город.
— Ох. Точно.
— Знаете, они хотят просверлить еще одно отверстие в стенах, — сообщает Тати. — Чтобы получился проход к запланированным промышленным объектам с той стороны. Фабрики, новые дома и сортировочная станция побольше размером.
— Да ладно, — говорит Сигруд.
— Да! — подтверждает Тати. — Тут всего стало слишком много. Слишком многое стекается в этот город. Эти громадные божественные стены больше не в силах сдерживать Мирград, только не после Вуртьястана и открытия Солды.
Сигруд замирает.
— Открытия Солды? — тихо переспрашивает он.
— Да, — говорит Тати. — Это все изменило, знаешь ли.
Сигруд сидит в тишине, глядя на процветающий мегаполис, и вспоминает молодую дрейлингку, которая однажды ему сказала: «Вот это — это поступь цивилизации: мы внедряем изобретения, которые меняют мир! Да какое там меняют, они диктуют миру свои условия, и мир им покоряется! Достаточно одного толчка — и все пойдет по накатанной, набирая скорость!».
«Сигню, — думает он, — так это ты сотворила это место?»
Теперь большая часть города ему незнакома, но, когда лимузин поворачивает, он внезапно узнает открывшееся впереди зрелище.
Он знает эту улочку и этот переулок. Он помнит, как однажды цеплялся здесь за автомобиль, набирающий скорость. Водитель пытался раздавить Сигруда об стену здания, и дрейлингу с трудом удалось избежать этой судьбы.
Он смотрит на здание впереди. Оно ему тоже известно.
Особняк Вотрова. Такой же, каким был, — от решетки ворот до последнего кирпича в стенах. Выглядит почти так же, как когда Сигруд побывал здесь в последний раз, так много лет назад, только вот сейчас день, и дом абсолютно пуст: ни смеющихся гостей к обеду, ни вечеринок, ни шоферов — и нет Шары Комайд, чтобы сопровождать его.
— Неимоверно странное ощущение, — говорит Сигруд. — Вернуться и обнаружить, что это место единственное осталось неизменным.
— Полностью согласна, — отвечает Ивонна.
Он смотрит на нее. Стройкова выглядит бледной и больной и все продолжает приглаживать прядь, которая лежит безупречно.
Сигруд наблюдает за ней, пока они подъезжают. Она щипает себя за тыльную сторону ладони так сильно, что пальцы дрожат.
Он тянется через салон лимузина, хватает ее за руку и сжимает.
— Все в порядке, — говорит он.
— Это по-твоему, — отвечает она. Но дарит ему мимолетную улыбку.
В конце концов они останавливаются перед массивными парадными дверями. Сигруд пытается распахнуть дверцу машины, но внезапно Чоска оказывается рядом, открывает ее со скромной улыбкой, а потом вытаскивает из задней части автомобиля огромный кофр. Чоска катит его на колесиках ко входу в особняк и открывает двери. Тати шмыгает внутрь, и Сигруд неспешно следует за ней.
Он осторожно входит в вестибюль, который так же огромен и величественен, как в его воспоминаниях: люстра из больших пластин хрусталя, два громадных камина и сотни газовых рожков, которые сейчас не горят.
Он пристально глядит на один из каминов и вспоминает, как таращился в огонь, пил вино и думал о времени, проведенном в Слондхейме. «Но Слондхейм, — думает он теперь, — оказался лишь малой неприятностью по сравнению с последующими годами…»
