— Здесь вам ничего не угрожает? — спрашивает Сигруд.
— Это место существует внутри моих владений, — отвечает Таваан. Она стучит кончиком пальца по своему виску. — Внутри меня. Оно не так уж сильно прикреплено к реальности. Так что ему гораздо сложнее разыскать нас тут.
— Значит, это похоже на его владения, — замечает Сигруд. — То темное место, куда меня затащил враг.
— Здесь не такое средоточие силы, — возражает Таваан. — Но кое-что общее есть.
— Это опасная игра, — говорит Мальвина, — возможно, отчаянная, но мы сохраняем им жизнь уже не один год. Те, кто не захотел спрятаться в убежище… они долго не продержались. Он быстро до них добрался. Мы удовлетворились малыми победами.
— Да уж, грандиозными их не назовешь, — говорит Таваан. — Тебе можно бегать там и заниматься ерундой, пока я сижу тут в одиночестве.
— Я же тебя навещала! — восклицает Мальвина.
— Трижды, — парирует Таваан. — Трижды за прошлый год!
— Я принесла тебе горячий шоколад!
— Да, но без горячей воды, чтобы его приготовить.
— Я же извинилась…
— Извинения, — говорит Таваан, — на вкус совсем не то, что горячий шоколад.
Сигруд громко откашливается.
— Зачем я здесь?
— Зачем? — Таваан фыркает. — Попробовать кое-что весьма отчаянное.
— Это потому что мы весьма отчаялись, — уточняет Мальвина. — Таваан, послушай — он попытался сделать сенешаля.
Глаза Таваан широко распахиваются.
— Что?!
— Ты слышала. Похоже, у него не получилось, но сам факт того, что он попытался…
— Он считает себя таким же сильным, как Божество, — говорит Таваан.
— И это почти правда. Ему почти удалось. Мы не победим в этой битве в одиночку.
— Ты поэтому попросила, чтобы я пришел? — спрашивает Сигруд у Таваан. — Чтобы помочь придумать стратегию?
Таваан удивляется.
— Я?! Я не просила, чтобы ты пришел.
Сигруд, хмурясь, поворачивается к Мальвине.
— Ты сказала… ты сказала, что «она» хочет со мной поговорить. Что за «она»?
Лицо Таваан смягчается.
— A-а. Он не знает.
— Нет, — мрачно говорит Мальвина. — Он не знает. — Она тихонько вздыхает, потом говорит: — Божественные дети… не единственные, кого мы тут спрятали. Следуй за мной. Тут совсем недалеко.
Сигруд идет за ней, все еще растерянный. От странного путешествия, чтобы отпереть дверь под Солдинским мостом и через нее попасть в эту причудливую субреальность, встретиться с похожей на сумасшедшую девушкой, которая называет себя воплощением сна… Он не может постичь, что делает здесь и какой помощи от него ждут, в особенности когда он сам едва понимает, что с ним происходит в отдельно взятый момент.
Мальвина ведет его к дальней стене, той, что с окнами. За ними темно-синее ночное небо, озаренное звездами, а перед средним, самым крупным окном — большое мягкое кресло, обращенное к Сигруду спинкой.
В кресле кто-то сидит: он видит руку на подлокотнике, маленькую и коричневую, с чернильными пятнами на пальцах.
Они приближаются. И тут он ощущает… знакомый запах.
Чай. Чай почо, крепкий и едкий.
Чернила, много чернил, густых и темных.
И еще — запах очень старого пергамента и книг, запах пыли, ароматы библиотеки с ее замшелыми томами…
Сигруд останавливается.
— Нет, — говорит он. — Нет. Этого не может быть.
Мальвина обходит кресло и глядит на него поверх спинки.
— Иди сюда, Сигруд, — мягко произносит она. — Иди сюда.
— Я не могу в это поверить, — говорит дрейлинг. Его лицо дрожит. — Я… я не могу, не могу! Это какой-то фокус.
Мальвина качает головой.
— Никаких фокусов. Просто подойди сюда. Я смогу ее разбудить лишь ненадолго. Так что поторопись.
На трясущихся ногах Сигруд приближается к мягкому креслу и медленно обходит его. И видит ее.
Она, хоть и постарела, все же осталась очень похожа на женщину, которую он когда-то знал: маленькую, непритязательную, с замкнутым лицом и большими глазами, которые за толстыми стеклами очков кажутся еще огромнее. Ее глаза закрыты — она как будто вздремнула. На ее лице куда больше морщин, чем он помнит, ее собранные в неряшливый узел волосы побелели до срока, и теперь белоснежная грива резко контрастирует с темной кожей. На ней простое синее платье и белая кофта на пуговицах; она привалилась виском к левому «уху» кресла, и на ее лице слабая гримаса — как будто такая поза слегка неудобна.
Эта женщина сделала его жизнь такой, какая она сейчас. Она вытащила его из глубин тюрьмы, после того как он все потерял, и дала ему надежду.
— Шара, — шепчет Сигруд. У него пересохло во рту. Он смотрит на Мальвину и сглатывает. — Как это могло случиться? Как… как она сумела выжить?
И тут Шара шевелится, делает долгий, медленный, сбивчивый вдох. Говорит каркающим голосом:
— Никак. — Она открывает глаза и моргает от света, что льется из окон. — Я не выжила. Я, видишь ли, мертва.
12. Посол
Быть политиком — сложная штука: планировать приходится не на завтрашний день, не на послезавтра, не на тот день, что наступит потом, но на десять, двадцать, пятьдесят лет вперед.
Быть политиком — это строить планы по поводу мира, до которого, возможно, сам не доживешь.
Из письма министра иностранных дел Виньи Комайд премьер-министру Анте Дуниджеш. 1709 г.
Сигруд не сводит с нее взгляда. Он просто не может осознать, что это происходит на самом деле. Ее смерть была тем, с чем он жил каждый день на протяжении последнего месяца, с чем просыпался по утрам и засыпал по ночам. И теперь оказалось, что все не так, и то, во что он верил, разлетелось на части, словно одуванчик на ветру…
— Турин… Турин сказала, что видела твой труп, — слабым голосом произносит он.
— Наверное, видела, — говорит Шара — мягко, но с ноткой веселого удивления. Однако голос у нее измученный, словно у больной, которая с трудом терпит посетителей у своей постели.
— В Галадеше тебе устроили грандиозные похороны. — Да, Мальвина принесла мне газету, — говорит Шара. — Такие милые венки…
— А потом тебя сожгли, — продолжает Сигруд, — и пепел поместили в гробницу.
— Несомненно, — Шара кивает. — Я ничего из этого не оспариваю, Сигруд.
— Тогда… тогда… кого кремировали? Чей пепел в той урне в гробнице?
— Мой, — говорит Шара. Она слабо улыбается, и ее глаза становятся чуть больше. — Только взгляни на себя, Сигруд… батюшки мои. Ты совсем не изменился. Это изумительно, не правда ли?
