На улице было хорошо. Воздух с кладбища пах весной. На первом этаже орал на полную громкость магнитофон: Аль Бано и Ромина Пауэр оповещали жителей наших трех домов о своей любви где-то на итальянской Ривьере. Откуда-то с могил им вторили кошки, только начавшие мартовские любовные игры.
Наташиного папы, на удивление, не оказалось дома.
Мы, под «Открой ротик, кашка летит», посмотрели окончание программы «Время». Погоду. Начало фильма про войну. Но дядя Боря все не приходил. Позже уже узнали, что на железнодорожной ветке произошла авария, и возвращавшиеся из Москвы с работы отцы пару часов провели в остановившихся электричках. Кто между Чухлинкой и Карачарово, кто в Кучино.
Шел одиннадцатый час. Надо было домой. Хоть завтра и суббота, когда рано вставать не обязательно, но все же. Мама Наташи укладывала орущее дитя спать под собственные колыбельные, которые были слышны на весь подъезд, и ей было совсем не до нас.
И я решила идти одна. Ну что такого? Всего-то вдоль двух домов пройтись. По отлично изученному маршруту и по освещенной дороге вдоль кладбища. Всего-то пять минут пути. Что может случиться? Надела новое воздушное пальто, шапку кое-как нахлобучила на свою шевелюру. И вышла из подъезда на свежий воздух…
Я почти дошла. Оставалось завернуть к торцу дома и обогнуть небольшой островок с бурно разросшимися и чудом уцелевшими во время стройки кустами и елками.
И тут… Кто-то внезапно сильно дернул меня за руку сзади, попытавшись заломить ее за спину. Вторая рука нападавшего тянулась зажать мне рот.
Похоже, это был маньяк. Тот самый, про которого в школе трещали жевуны и мигуны восточного района. Мол, нападает на женщин, убивает и насилует. Или наоборот. Но мы особо не углублялись в этот треп. Треп был с такими невероятными деталями, что походил на одну из тех страшилок, которыми в пионерских лагерях пугают малышню. Про черную руку, про одноглазую девочку и про маньяка-душителя. Но, судя по происходящему, это был не треп, а самая настоящая правда. И почему я не слушала внимательно, чем там эти истории заканчивались?
Но странно, зачем он пришел к нам на север? Что забыл здесь? Тут же всего три дома и те заселены не полностью. Народу мало, дорога от маршрутки на другой стороне дома. Все там ходят, а здесь пусто. Какой дурак пойдет ночью гулять вдоль кладбища? Допустим, я совершенно случайно оказалась в позднее время одна на улице. А если бы не я? Чего зазря мерзнуть? Кого он тут собирался выслеживать и насиловать? Мертвых с кладбища? Живые-то давно уже по домам сидят. Программу «Время» посмотрели – и баиньки. И действительно, практически все окна в нашем доме уже были темными. Магнитофон на первом этаже утих. Лишь в двух-трех квартирах тускло, сквозь занавески, светились экранами телевизоры.
Первый же проснувшийся во мне инстинкт заставил укусить эту руку. Она была большая и мозолистая (теперь, взрослой, мне даже страшно подумать, отчего могли быть эти мозоли). Но рука, видимо, уже привыкла к таким реакциям девушек, и укус был воспринят как слоном дробинка. В качестве ответной любезности мне еще сильнее заломили правую руку. Боль стала сильной.
Надо орать, подумала я. Потом передумала. И рука нападающего мешает, и толку никакого не будет. Жильцы наших домов смели в «Тканях» самые толстые и тяжелые портьеры, чтобы хоть ими отгородиться от захватывающего пейзажа за окнами. Ну и сейчас, на ночь, у всех они были плотно зашторены.
Мужик, поняв, что жертва обмякла и вот-вот потеряет сознание от страха, усилил хватку и готовился меня тащить куда-то в кусты сирени.
Но тут… Бабах! Знакомый звук! Это, не выдержав ужаса и напряжения, опять лопнула резинка, стягивающая мою пересушенную шевелюру. Но мне этот звук был знаком, а для насильника он стал сюрпризом. И, судя по короткому сдавленному воплю сзади, резинка со страшной скоростью отлетела тому прямо в глаз. Или в нос. Я так и не поняла, потому что руки он моментально убрал и отскочил от меня минимум на пару метров, закрывая лицо и корежась от боли.
Тем временем мои буйные кудрявые волосы, уже изрядно наэлектризованные как нейлоновой тканью пальто, так и общей ситуацией, обрадовались освобождению. Скинули с себя шапку, которая ракетой улетела вверх, заискрили голубым светом и начали медленно подниматься.
Я повернулась к маньяку. И это стало последним движением, на которое организм оказался способен после пережитого. Меня парализовало. Я была уже не в силах убежать. Ни ноги, ни руки больше не реагировали на команды мозга. Так и застыла как вкопанная, с повисшими плетьми руками и окаменевшим лицом. И даже не могла пошевелить губами, чтобы попросить о пощаде.
Мужик был от меня в паре метров. Его тоже, видимо, парализовало. И тоже от страха. Закрыв один глаз ладонями, он с выражением крайнего ужаса во втором наблюдал, как вокруг моего безжизненного лица постепенно образуется искрящееся облачко. В спину подул теплый весенний ветерок. Волосы оживились еще больше и приняли форму одуванчика с радиусом в полметра. Сухой треск разрядов стал еще громче, искры – шустрее. Маньяк заорал и попятился задом. Где-то вдалеке, на кладбище завыла собака. Мужик охнул, перекрестился левой рукой и стал пятиться еще быстрее. Тротуары у нас были хоть и новые, но асфальт уже успел пойти трещинами. Об одну их них он и зацепился пяткой и со всего маху упал на задницу. Так и сидел в луже талого снега и тем же безумным взглядом смотрел на меня, неподвижную, снизу.
Стояла прекрасная ночь. Облака, которые весь день грозили дождем, наконец расступились. Где-то за моей спиной из-за верхушек деревьев выглянула полная луна. Маньяк заорал еще отчаяннее, но уже как-то с хрипотцой, и стал хвататься за сердце. Потом внезапно снова оживился, стянул с ноги ботинок и запустил в мою сторону. Но не попал. Тяжелая грязная обувь, брошенная ослабевшей рукой, просто не долетела. Несчастный снял второй ботинок, но кинуть уже не смог – на запуск первого ушли последние силы. Нас опять накрыло порывом ветра. Он был намного сильнее предыдущего, видимо назревала буря. Этим порывом с меня сорвало мамин газовый шарфик, и он взлетел, как белая птица. Мужик поднял голову, уставился на шарф, поднимающийся в небо, захрипел уже очень страшно и стал заваливаться на спину. Ноги в рваных носках задергались.
Где-то за углом кладбища появились ярко-синие всполохи и заорала милицейская сирена. Как потом выяснилось, кто-то из жильцов вышел на лоджию покурить, заметил сцену нападения и вызвал патруль.
Во мне проснулся еще один древний инстинкт: «Видишь милицию? Исчезни». Рев сирены подействовал так сильно, что ноги отмерли, я развернулась и побежала домой. Чтобы срезать путь, свернула в заросли сирени, через них до угла дома всего пять метров. А от угла до подъезда – уже и рукой подать. Сразу же за шиворот попало прилично снега, и волосы, еще не вернувшиеся в исходное состояние, начали цепляться за мерзкие колючие кусты. Через пару метров поняла, что застряла намертво. Ужас от вида бьющегося в конвульсиях тела напрочь отключил мозг и загнал в самую чащу. Волосы намотались на ветки сирени, и я уже не могла двинуться ни взад ни вперед. Милицейский газон медленно ехал уже по нашей улице вдоль кладбища, освещая себе дорогу фарами дальнего света. Но кустарник был густой и заснеженный. И пришлось замереть, в надежде что сольюсь цветом пальто с общей депрессивной гаммой.
