Между тем Вадик суетился вокруг и разливался соловьем:
– Скажи, тебе нравится? Здесь еще и конюшня есть. Можно потом приезжать, на лошадках по лесу кататься. А воздух какой, а тишина! Как на кладбище! Нравится тебе?
Брезгливость на лице метрдотеля несколько полиняла, отдавая место все нарастающему удивлению. Но он вспомнил про свои профессиональные обязанности и проводил нас вовнутрь.
Зал выглядел так же солидно и дорого, как и все снаружи: деревянные резные панели на потолке, массивная люстра. Играла тихая классическая музыка, какой-то струнный квартет. Напротив камина стоял лишь один-единственный стол под белой скатертью, накрытый на две персоны. И еще кое-что я углядела в мерцающем свете. Около стола стоял мольберт с картиной. Вернее, с моим портретом в технике «пульверизатор». Получилась я на нем, если честно, не очень. Слишком зализанно и сладко. Глазищи, ресничищи, губки бантиком. Узнала «себя» только потому, что прическа и одежда полностью копировали ту самую фотографию с альбома нашего выпускного класса.
Меня снова замутило.
Почувствовала толчок в бок:
– Узнаешь манеру? Папанька рисовал по фото!
Кто б сомневался. Виктор Цой и Маша Калинина кисти народного художника еще стояли перед глазами.
– Ты, конечно, на картине шикарно получилась! В жизни послабее, вон и Игорь Леонидыч, метрдотель, тебя сразу не признал. А картина у них уже лет семь хранится. Я каждый раз после кладбища – сразу сюда. Портрет выставляют, мы с тобой ужинаем, о жизни беседуем. После моей смерти в краеведческий музей Люберец отойдет. Завещал им. Подожди секунду. Я щас.
Вадик отвел Игоря Леонидовича на пару метров и зашептал ему что-то на ухо, кивая на портрет и на мою особу, скромно стоявшую в стороне. Спина бывшего военного напряглась, как после удара, а седой ежик волос вполне отчетливо встал дыбом. Плавно и медленно метрдотель развернулся ко мне и тоже испугал меня своей реакцией. Пожалуй, она превзошла и реакцию водителя, и мою собственную при обозрении места захоронения с мадонной. Глаза пожилого мужчины вылезли из орбит, как бывает только в мультиках, а толстая кожаная папка меню с грохотом шлепнулась на пол. На мгновение мне показалось, что и Игорь Леонидович рухнет за папкой следом. Но военная закалка победила. Он устоял на ногах. Поднял меню, отдышался, кивнул и, зачем-то перекрестившись, принес к столу второй стул, а портрет отодвинул подальше.
Целый день я пробегала голодная. От запахов, доносящихся с кухни, желудок сводило уже не по-детски. А еще меня раздирало желание продолжить разговор, начатый в машине. Поэтому я пропустила хамство касательно портрета мимо ушей, плюхнулась на отведенное мне место и заказала все то же, что и Вадик, даже не уточняя его вкусы.
Вдруг Олин брат замер и прислушался. Улыбка расползлась по физиономии.
– Слышишь? Твой любимый Бетховен. Пятая симфония?
– Мой любимый Бетховен?..
– Ну да. Ты же так любила классическую музыку. И Бетховена.
– С чего ты взял?
– Ну помнишь, в Дом культуры заходили. Там пианино стояло, и ты «К Элизе» сыграла. Ты вообще одаренная была. Тонкая и талантливая.
Вадик мечтательно глянул на глянцевый портрет.
– Я? – Нет, два класса музыкальной школы, куда родители засунули меня по недоразумению, в моей биографии имелись, но потом я была отчислена, потому что не имела ни слуха, ни голоса, ни любви к фортепиано.
Еще раз поразившись, какой прекрасной можно остаться в памяти людей, и подождав, пока официант нальет вина и уберет свои любопытные уши подальше от стола, я пошла в наступление.
– А-а-а-а! Все, больше не могу терпеть! Быстро говори, что происходит!
Но официант так просто не сдался, а, застыв за моей спиной, сделал скучающее лицо и расставил локаторы. Подтянулся еще один, с блюдом устриц. Так же, не торопясь, устанавливал его в центре, пытаясь ухватить хоть что-то из нашей беседы. На небольшом отдалении замер пришибленный и, видимо, уже всем растрепавший новость метрдотель. К нему тихо-тихо подтягивались остальные персонажи из числа сотрудников. В дверях кухни белели колпаки поваров. Впрочем, я их понимаю. Шекспировские страдания по умершей красавице шли в ресторане регулярно и по одному сценарию, а тут продолжение, да еще с новым действующим лицом. Ну как можно пропустить такой спектакль?
Вот в такой наэлектризованной атмосфере друг начал свой рассказ.
Ушел тогда с моей подачи Вадик в армию. Пока тянул лямку срочной службы, мозги встали на место. Или их вставили деды, не знаю уж, как там было, но вернулся он с твердым намерением все же не гнаться за легкими бандитскими деньгами, а пойти в МГУ на мехмат. Еще до дембеля написал слезливые письма и бывшей учительнице физики, и знакомым профессорам. И засел за учебники готовиться к поступлению. Впрочем, мог бы и не стараться. Наставники от счастья взвизгнули и подготовили все сами. Вплоть до места в общежитии, ибо жить Вадику было негде. Сестра уже плотно обосновалась замужем во Франции, родила первенца и перетащила к себе родителей. Те, обозрев благодатную для бизнеса французскую почву, чтоб не сидеть нахлебниками на шее зятя, решили начать свое дело, а для стартового капитала продать квартиру в Люберцах, благо и покупатели нашлись моментально. О Вадиме они, конечно, подумали. Подумали, что сразу после армии приедет к ним и будет помогать в свежеоткрытом семейном ресторане. Но планы Вадика с МГУ спутали все карты. Что ж, обратно квартиру не вернешь. Да Вадик и сам был не против пожить в общаге и окунуться в кипучий студенческий водоворот. Только сначала должен был заехать в Люберцы и найти меня.
Оказывается, в планах Вадика на жизнь я значилась под номером два. Суровая жизнь в казарме среди сотен таких же голодающих парней требовала иметь даму сердца. Писать ей длинные письма с клятвами и мольбами «только дождись». Как вы думаете, на кого пал выбор Вадима? Конечно же, на меня. Ведь, похоже, я была последней девушкой, которую видел до того момента, как за ним сомкнулись двери военкомата. Ну и перед этим мы вместе пережили многое. А может, мои губы, увеличенные бутылкой, так его пленили? В общем, возвел меня солдат на пьедестал и стал писать письма. Как вы помните, сначала отвечала «под диктовку» его мама. Но когда семья уехала из Люберец во Францию насовсем, «передача писем через родителей» стала невозможна. Вадик поднапрягся. Вспомнил номер моего дома, квартиру – и стал отправлять корреспонденцию напрямую. Только не учел, родимый, что у моего дома еще и номер корпуса. Маленькая такая литерка 1. А без литеры все его слезливые послания попадали к пенсионерке тете Кате, шестидесяти пяти лет от роду, той на радость. И тетя Катя, насмотревшаяся бразильских сериалов и уверовавшая в жаркую любовь, иногда отвечала от моего имени.
Отслужив, приехал Вадик дембелем в родной город Люберцы, чтоб сразу жениться и увезти молодую с собой в общагу. Но ждал его сюрприз. В квартире невесты никого. Телефон отключен. Сплетницы на лавке во дворе говорят, что видели, мол, любовь всей твоей жизни. Подходила, об Ольге справлялась. Только это, парень, слышь… Там плохо все. Наркоманка она. Вены в синяках, исхудала так, что на ногах еле держится, ну и от пива отказалась.
