В нашем «серийном отделе» сотрудников было немного, но шеф мог иногда ангажировать личный состав у соседей – чаще всего из убойного.
Башметов обещал прислать на следующий день десять человек, чтобы обыскать лес по обе стороны от моста через Кузьминку. Заодно приказал составить подробный отчет и переслать ему по электронной почте. Удовлетворенный тем, что он пошел мне навстречу, я почти мгновенно провалился в сон.
* * *
Мне бы не хотелось, чтобы меня ставили в один ряд с другими каннибалами, о которых известно современному обществу. Мною не движут ни голод, ни сексуальное влечение, ни врожденная жестокость. Я не глумлюсь над родственниками своих жертв подобно Альберту Фишу или Цутому Миядзаки, убившему четырех девочек, насиловавшему их мертвые тела, пившему кровь и евшему их руки. Японец отправлял семьям девочек издевательские письма, вкладывая в конверты зубы своих жертв. Он оставлял себе на память фотографии и части тел.
В Индии бизнесмен по фамилии Кохли и его слуга похитили и убили тридцать восемь детей. Полиция нашла в отстойной яме останки семнадцати из них. Эти двое насиловали мертвых детей и ели их органы, а местная полиция закрывала на это глаза благодаря связям и деньгам, которые раздавал Кохли, что было доказано при расследовании.
С людьми вроде этих у меня нет ничего общего.
Когда тебя считают зверем, а твои действия – злом, справедливости трудно восторжествовать. К сожалению, справедливость – это такая категория, которая существует не только в твоем сердце, но которая требует признания окружающих. И поэтому я хочу, чтобы мое дело, мою работу не только видели, но и понимали.
Четыре полотна, четыре скульптуры, если угодно, будут представлены на суд мира, причем с пояснениями. Нет, их дам не я, а те, кто охотятся за мной. Они должны осознать причины, побуждающие меня. Они думают, что их цель – поймать и заточить меня, быть может, даже уничтожить, но я вижу их роль иначе.
Глашатаи! Обвинители, но одновременно и адвокаты, ибо кто сочтет меня виновным, а мою месть неправедной? Не беру ли я то, что принадлежит мне? Если один человек украл у другого кошелек, а тот догнал его и отобрал свое имущество назад, не поступил ли он честно? Думаю, каждый сделал бы то же, имей он возможность. Так и я.
В Японии месть и вовсе считается добродетелью. Нанесенная обида не может быть забыта: она ранит и терзает душу, пока человек не смоет ее ответным действием, восстановив тем самым гармонию. Прощать оскорбление нельзя, потому что это плохо влияет на карму.
Иногда мне приходит в голову попробовать какие-нибудь рецепты, чтобы употребить плоть врагов моих в более цивилизованном виде, но не будет ли это кощунством? Ведь я ем не ради наслаждения, а ради восстановления справедливости и чтобы не растаять, не развоплотиться. С другой стороны, африканские каннибалы, кажется, не считают зазорным поджарить человеческое мясо и, возможно, посыпать какими-нибудь приправами. Не то чтобы я не получал удовольствия, пожирая лица врагов сырыми, – напротив, это приводит меня в экстаз, – но мне не хотелось бы выглядеть в глазах современников дикарем.
Боюсь, это может повлиять на объективность их суждения обо мне и о том, что я делаю. Будущее – это категория, которой нельзя пренебрегать. Хоть оно и не наступило, а потому вроде как не существует, тем не менее оно не менее реально, чем прошлое и настоящее. Почему? Потому что можно быть совершенно уверенным в том, что оно обязательно наступит.
И это такой же факт бытия, как то, что я убиваю людей и срезаю лица, а потом пожираю их, глядя в глаза своим жертвам. И я не испытываю при этом никакого чувства вины, потому что знаю: они заслужили, а я имею на это право!
Даже та глупая женщина, которой вздумалось шантажировать меня, едва ли может претендовать на звание невинно пострадавшей. Если бы не ее жадность, не ее желание получить кучу денег быстро и без усилий, она осталась бы жива.
Конечно, смерть уборщицы нарушила гармоническую стройность общего замысла, но всеобщий мировой баланс не поколебала. Мои действия стали всего лишь ответной реакцией на ее поступок. Стремящийся причинить вред должен быть готов к тому, что такая участь постигнет его самого.
Перерезая горло Рачковской, я не испытывал удовольствия, ибо она не имела никакого отношения к моему перерождению. Просто небольшая помеха на пути, которую я преодолел.
Я держал ее сзади за волосы, оттянув голову назад, чтобы дать крови свободно выливаться из раны, и отстранившись, поскольку не хотел испачкаться. Это не было завораживающим зрелищем. Я даже почувствовал досаду из-за того, что уборщица умирает так долго. Мне хотелось покончить с ней как можно быстрее, чтобы уже ни на что не отвлекаться.
Глава 4. Ультиматум
Суббота, 5 июня
В субботу я встал в семь утра. Прежде всего принял душ и позавтракал: подогретые круассаны, обжаренная с одной стороны ветчина и яйца всмятку. Говорят, желтки очень полезны для сердца и нервной системы. При моей работе ни то ни другое лишним не будет.
За чашкой крепкого растворимого кофе из двух пакетиков я набросал отчет для Башметова – халтурный, конечно, но я сказал себе, что у меня есть оправдание: много дел и мало времени. К тому же было лень перепечатывать все эти листы на компьютере, так что я постарался быть лаконичным, при этом не упустив ни одной важной детали.
Покончив с этим, я почувствовал себя гораздо лучше: словно с плеч упал груз. Теперь можно было спокойно продолжать расследование.
Для начала я намеревался съездить в Питер и выяснить обстоятельства гибели Юры Барыкина – получить информацию из первых рук.
Меня интересовало, могло ли в его машине оказаться чужое тело. Для этого нужно было поговорить с патологоанатомом, проводившим вскрытие. Если он проверял карту зубов и она совпала, то мне придется забыть про Барыкина навсегда. Но это не означает, что убийца, пожирающий лица своих жертв, не мог иметь к нему отношения. Придется заняться его ближайшим и, наверное, тайным окружением. Я попытался представить, кто мог так сильно любить Барыкина, чтобы мстить столь жестоким образом за то, что произошло тринадцать лет назад.
Признаться, фантазия меня подвела.
Я поехал в Питер. Хотя машин было немного, возле Купчино все равно образовалась пробка. Наконец я выбрался на Московский проспект, где стало посвободнее. Здесь по обе стороны возвышались сталинские монументы: девятиэтажки с колоннами и портиками, длинными балконами, каменными стелами на крышах и слишком высокими арками, созданными будто для того, чтобы под ними проплывали парусники. Территория за первыми рядами домов, за так называемым «фасадом» Московского проспекта, начала застраиваться не так давно, и теперь из-за некоторых «старожилов» выглядывали новостройки.
Через полчаса я добрался до архива, где хранились документы о происшествиях на дороге. Показав удостоверение, я прошел в зал, где стояли четыре компьютера, два из которых предназначались для посетителей и поэтому были не на пароле. Горела всего одна лампа с зеленым пластиковым абажуром, да и та слегка подрагивала и пищала, словно комар. Пахло освежителем и чем-то кислым.
