Передо мной висит на стене копия картины Жерико «Плот Медузы». Я не случайно выбрал это полотно, чтобы украсить им интерьер. Это своего рода напоминание.
Пятого июля 1816 года фрегат «Медуза» по дороге в Сенегал потерпел крушение. Капитан с частью команды уплыл на шести шлюпках, а 150 человек остались на большом, но наспех сделанном плоту, не защищавшем от волн. К тому же у людей не было ни парусов, ни весел. Но самое главное, провизии хватило лишь на день. Почти две недели плот носило по волнам. Вспыхивали ссоры и драки, некоторые предпочитали броситься в море, чтобы не быть убитыми и съеденными. На пятый день из ста пятидесяти человек в живых осталось только тридцать два.
Когда судно «Аргус» обнаружило наконец плот, на веревках сушились куски человеческого мяса, а люди были совершенно безумны.
Другим примером может послужить история ирландца Александра Пирса. В 1819 году его за кражу обуви приговорили к семи годам ссылки, отбывать которую ему предстояло на Тасмании. Вскоре Пирс и несколько других заключенных совершили побег.
Они шли через Тасманские леса, и спустя восемь дней чувство голода стало так мучительно, что они убили некоего Александра Долтона, после чего двое беглецов смылись, опасаясь, что и их могут рано или поздно съесть.
За следующий месяц еще двое были употреблены в пищу, и в итоге в живых остались Гринхилл, его друг Трэверс и сам Александр Пирс, который явно намечался на роль следующей жертвы. Однако вскоре Трэверса укусила змея, и у него началась гангрена. Это решило его судьбу.
После того как Пирс и Гринхилл съели товарища, стало ясно, один из них рано или поздно станет жертвой другого. Больше недели они не спали, карауля друг друга. Наконец Гринхилл уснул, и Пирс зарубил его топором.
Добравшись до населенной местности, Пирс был схвачен и посажен в тюрьму, однако вскоре снова сбежал – на этот раз с одним заключенным, опрометчиво упросившим прихватить его с собой. Когда через несколько дней ирландца поймали, в карманах у него обнаружили человеческое мясо – и это при том, что в округе было полно другой еды и необходимость заниматься каннибализмом отсутствовала.
Возможно, начиная употреблять в пищу человечину люди перестают воспринимать ее как нечто запретное, уподобляясь тем самым нашим предкам?
В любом случае я рад, что пришел к каннибализму осознанно, а не под влиянием необходимости. В этом есть что-то чистое, почти священное.
Даже не знаю, что питает меня больше: плоть и кровь врагов или их страх, сочащийся из всех пор их вонючих, слабых тел, которые не заслуживают ничего иного, кроме как послужить материалом моего перерождения!
Есть рыбы, чьи кости так мягки и подвижны, что они могут заглотить добычу, в два раза превышающую их собственные размеры. Я бы хотел увидеть такую, но это невозможно. Эти рыбины живут на слишком большой глубине, их тела приспособлены к высокому давлению. Стоит поднять такую со дна, и она взорвется!
Так и я. С каждым поглощенным куском плоти, с каждым новым кирпичиком, превращающимся в частицу моего лица, я опускаюсь все ниже, ухожу на глубину. Меня уже нельзя остановить, невозможно извлечь из воды. Я приспособился к новым условиям. Если попытаться, я умру!
Еще одна жертва, и превращение будет завершено. Я жду этого не просто с нетерпением. Мое существование зависит от того, произойдет ли последний акт творения. Ибо я претворяю чужое тело в свое, пью с чужой кровью и страхом силу, насыщаюсь ею и возношусь над миром, обретая вожделенную целостность!
Гармония восстанавливается, и душа моя поет и радуется. Чем больше мяса я пожираю, тем увереннее себя чувствую. Скоро никто не сможет посмотреть сквозь меня. Я стану осязаем, буду излучать тепло – как все!
Если бы у меня были крылья, я расправил бы их и воспарил!
Пока же я должен закончить начатое. Необходимо сконцентрироваться. Наступает решающий момент!
Я разрежу лицо последнего врага на куски, аккуратно и методично отделю мясо от костей и съем его, используя икуланибоколу. Прикасаться к низким тварям, укравшим когда-то мою сущность, незачем. Это лишь унизило бы меня. Я использую перчатки и специальный столовый прибор. Таким орудовали вожди, пожиравшие тела пленников, а иногда и своих подданных. Но я не считаю себя выше других. Я считаю некоторых людей ниже себя. Ниже всех людей. Это большая разница.
Глава 5. Огненный цветок
Суббота, 5 июня
Погода снова испортилась: с востока наползли косматые, как огромные чудовища, тучи, и, пока мы ехали, полил дождь. Дворники едва справлялись с мощными потоками воды, вокруг же все было словно в тумане. Я приоткрыл окно, чтобы глотнуть свежего воздуха, и в салон ворвалась ледяная струя, наполненная мелкими брызгами.
С нами ехала импровизированная группа захвата – несколько оперов, которых мы прихватили, и бригада «Скорой помощи».
Наумов – он же Барыкин, он же Пожиратель – сказал, что девочка находится в квартире Сухановой. Это был неплохой ход – спрятать ее там, где уже никто не живет и куда никто не заглядывает. Я надеялся, что с ней все в порядке, насколько это возможно. По крайней мере, не убита и не изуродована.
– Мы связались с местным отделением, – говорил Димитров, нервно разминая сигарету. Он сидел рядом со мной: мы поехали на «Олдсмобиле», – и они обыскали поезд, но ни Наумов, ни Языкова на него не сели. Купе, которое Наумов выкупил, пустует.
– И что это значит? – Сейчас я туговато соображал, потому что в голове крутились мысли о том, что ждет нас в квартире Сухановой.
– Похоже, Наумов либо передумал, либо специально оставил запись о покупке билетов в своем компьютере.
Почти минуту мы ехали молча.
– Нет, – сказал я наконец, – не думаю. Скорее всего, он хочет, чтобы мы так и подумали, а он и Языкова сядут в поезд на другой станции. Надо узнать, где состав останавливается.
Димитров достал телефон, чтобы позвонить в отдел и распорядиться об этом.
– В любом случае два опера сели на Московском вокзале в поезд, чтобы засечь Пожирателя или Языкову, если они сядут на одной из промежуточных остановок, – сказал он.
Вскоре мы подъехали к дому, где жила Суханова. Действовали оперативно: поднялись, отперли дверь, вошли и сразу рассредоточились по квартире. Свет зажечь не удалось: каннибал выкрутил пробки из щитка.
Продвигаясь в полумраке коридора, я вдруг понял, что ощущаю знакомый тошнотворный запах сырого мяса.
Сердце застучало сильнее – я испытал резкий прилив страха за ребенка! Вспомнилась сцена из прошлого: цех, залитый кровью, пол, покрытый фаршем из человечины, отдельно лежащий глаз, смотрящий в потолок. Настоящая скотобойня! Нет, кое-что похуже. Место жертвоприношения безумца и идолопоклонника. Но все это осталось где-то далеко, кануло в Лету. Сейчас было другое дело и другой убийца.
