– Да, жаль, что опоздал. А может, это и к лучшему: отца мертвого не видел, останется в памяти живой.
– Вообще-то ты прав. Так лучше. Тут крика бабьего да причитаний было – хоть уши затыкай. И без того тошно.
– Ты проводишь меня до могилы?
– Конечно, провожу.
– Тогда подожди, я в дом схожу.
– Давай, я тут пока подожду. Водка-то у тебя есть?
– Есть бутылка, в городе останавливался у Марии Никаноровны, так она положила в чемодан.
– С собой возьми и стаканы из дому прихвати, выпьем с Иваном Ивановичем.
– Ладно.
Маханов зашел во двор, поднялся в дом. Обошел сени, вошел в большую комнату, от которой отходили две маленькие спаленки. В углу – русская печь, за ней – закрытая цветной занавеской лежанка, там любил после трудов праведных отдыхать отец, деревянный стол, стулья, табуреты, в красном углу икона с зажженной лампадкой, диван. Вся мебель сделана отцом.
Окна закрыты, на столе – старая фотография отца с матерью, перевязанная черной лентой.
Из кухни вышли родственницы.
– Коленька! Приехал?
– Приехал, тетя Анфиса, да вот опоздал.
– Что ж поделать, чай не из соседнего села, а из самой Москвы ехал.
С Анфисой вместе вышла девушка. Николай Иванович удивился:
– Галина?
– Я.
– Смотри-ка как подросла – прямо невеста!
Анфиса Петровна возразила:
– Рано еще невеститься, шестнадцать годов всего.
– Взрослая… Два года назад еще девчонкой была, с косичками бегала, а сейчас – девушка. И красивая – вся в тебя, тетя Анфиса.
Галина засмущалась, ушла обратно на кухню.
Маханов достал из чемодана две палки копченой колбасы, консервы, тушенку – все, что получил по спецпайку.
– На общий стол.
– Вот еще! Обойдутся, чем есть. И так наготовили всего, а деликатесы оставь, пригодятся.
– Ну, ваше дело. Я пошел на кладбище.
– Один?
– С Семеном.
– А… С дружком своим. Ох он и кручинился, что не может встретить тебя. Метался по деревне, председателю покоя не давал, все запчасти просил. А их нету, запчастей этих. Тетерин уже третий день, как в Олевск мотается. С утра тут был, попрощался с Иваном и уехал.
– Мы его с Фомичом по дороге не видели.
– Так он через Бодрое поехал. Тамошний председатель вроде как обещал подсобить с запчастями.
– Понятно. Орден-то отца сохранили?
– А то как же, у Степана он. Взял, чтобы не пропал ненароком.
Маханов снял пиджак, повесил на спинку стула, достал из него пачку «Казбека», спички, документы.
– Пошел я, теть Анфис, скоро приду.
– Да не спеши, Коль, успеешь, уж на поминки-то не опоздаешь, знаешь, как у нас бывает – до позднего вечера поминают.
– Знаю.
Он забрал бутылку водки, папиросы и стаканы, уложил все в холщовую сумку и вышел на улицу. Там увидел Рылова. Тот, как всегда мрачный, шел к дому.
– Приветствую, Николай Иванович.
– Здравствуй, дядя Мирон. Вы к двору идите, там все собираются.
– Да знаю я. Ты держись, Коль, все мы смертны.
И пошел дальше.
Маханов окликнул друга:
– Сеня!
Тот отделился от толпы мужиков:
– А я там тебя ждал.
– Пойдем. Как лучше пройти, чтобы людей меньше было?
– Э-э, Никола, в деревне такого места не найдешь.
– Ну, ладно.
Они пошли улицей. Встречались сельчане, здоровались, выражали соболезнования, оглядывали Николая, оценивали костюм, сорочку, туфли. Такое здесь не купишь, да и в районе тоже.
Обошли центральную улицу, вышли к кладбищу. Оно встретило друзей холодом и мрачностью. Среди высоких деревьев сгрудились могилы с крестами – с оградами и без. Маханов знал, где могила матери, но сразу не нашел. Друг подсказал. Деревня хоть и небольшая, но хоронили часто. И старых, и молодых, почивших от возраста и утонувших, и придавленных болезнями.
Они подошли к свежему холму. Крест, венок от колхоза, цветы – больше полевые.
– Ну, здравствуйте, дорогие мои, – дрогнувшим голосом сказал Николай. – Извини, батя, что не успел проститься. Не по своей вине.
Он стоял и смотрел на этот холмик. Нахлынули воспоминания. Вот он с отцом на рыбалке, первый раз в ночь, чтобы захватить утреннюю зарю. Вот мама играет с ним во дворе. Он строит дома из песка, они рассыпаются, а он, сопя, вновь возводит их…
От невеселых дум его оторвал друг:
– Коль! Давай помянем отца твоего и мать. Достойные были люди, доброй души.
– Вот именно, Сеня, что были. Какое это страшное слово.
– Все там в принципе будем, кто раньше, кто позже. Разливай.
Выпили, закурили. Семен затянулся папиросой, но тут же затушил, скрутил козью ножку:
– Оно привычней, Коль, папиросы не для меня.
– А скажи, Сеня, как умер отец?
Коробов осмотрелся – вокруг никого.
– Ты чего озираешься, Сень?
– А то. Странная это смерть.
– Что ты хочешь этим сказать?
– Накануне вечером, это значит, в понедельник, я сам видел, как Иван Иванович забор красить собирался. Подошел, поздоровался, спросил про тебя. Пригласил зайти. Посидели на крыльце, поговорили. Он был здоровый, Никола, ни на что не жаловался. Сожалел, что ты никак не выберешь время приехать, соскучился. И даже самогону принес чекушку, по сто граммов выпили, грибочками прошлогодними закусили. Как стемнело, у него еще свет в комнате горел. А наутро – на́ тебе! Рылов народ поднял – Иван Иванович помер. Я, понятное дело, к дому, а там отец твой лежит. И поза какая-то… неестественная. Но крови, пригляделся, не было. И все одно, думаю, Никола, извини, конечно, помогли Ивану Ивановичу помереть.
– Кто?! – воскликнул ошарашенный Николай.
– А вот это загадка. Отец твой ни с кем не вздорил, не ругался, все к нему с уважением. Председатель всегда лошадь давал огород вспахать. Не было врагов у твоего отца, Никола. И – все равно…
– Что «все равно»? Убили, думаешь?
– Не знаю, что и сказать. Ну, не должен он был помереть той ночью.
– Но ведь, Фомич говорил, участкового вызывали.
– Э-э, Никола, а что участковый? Приехал, посмотрел, протокол написал, объявил, своей, мол, смертью помер, хороните. И уехал. Морга у нас тут нету, в район не возили, сразу взялись за подготовку похорон. Тут уже руководил дядька твой, Степан Иванович.
