Коган тихо постучал в окно.
– Кто там? – робко спросила женщина.
– Настя, это я, Борис.
– Боря? Откуда ты?
– Впусти, расскажу.
– Сейчас, иди к крыльцу, я только оденусь.
Она открыла дверь, капитан прошмыгнул в сени. Оттуда – в комнату, где горела керосиновая лампа. Присел на стул у круглого стола.
– Ты как тут оказался, Боря? Ведь тебя же…
Коган улыбнулся:
– …арестовали и отправили в лагерь?
– Об этом Люда писала. Как еще сама-то осталась на свободе?
– У нас все нормально. Давай договоримся: ты ничего не спрашиваешь, как и почему я здесь оказался. Скажу одно: я оправдан и занимаюсь прежней работой, но в режиме строгой секретности. Тебе лучше ничего не знать.
– Вот как? Я рада, хотя чему тут радоваться? Такое творится: люди словно взбесились – берут приступом поезда, набиваются в вагоны, а составы по дороге бомбят немцы.
– Много ли жителей осталось в райцентре?
– Не считала. Но, судя по нашей улице, многие остались. Да куда ехать-то? Тут наши корни.
– Я закурю?
Анастасия поставила на стол пепельницу:
– Как умер муж, здесь еще не курили.
– Тогда, может, я не буду?
– Кури, кури. Мой дымил – не продохнуть.
– Как отец?
– Нормально.
– По-прежнему по соседству век коротает?
– А где же ему быть? Работает, охотится, но уже реже – здоровье в лагерях подорвал. Ему всего шестьдесят пять, а на вид – больше семидесяти.
– Да, лагеря здоровья не прибавляют. Знаешь, Настя, а я не один.
Женщина удивилась:
– Не один? С Людмилой?
– Нет, с товарищами по работе.
– И что у вас за дела здесь?
– Потом расскажу. Мы можем временно остановиться у вас с Яковом Михайловичем, но так, чтобы никто об этом не знал – ни соседи, ни милиция.
– Милиции тут человек десять осталось. Партийные уже эвакуировались вместе с семьями. На днях вся власть съедет ближе к Киеву, а то и к Москве. И что будет – неизвестно. А еще говорят, немцы недалеко. Со дня на день войдут в Олевск. Наши войска отступили за Терев. Много народу погибло… А остановиться? Да ради бога! Вот только с провизией у нас плоховато.
– Не объедим.
– А где твои друзья и сколько их?
– Трое. Тут недалеко, прячутся.
– Давай так: приводи их сюда, на сеновале места вам хватит. Ужин приготовлю, принесу. Сам можешь тут остаться.
– Я вместе со всеми буду.
– Как знаешь.
– Так я пойду, подам сигнал, чтобы пришли?
– Погоди, я хоть немного уберусь.
– Ты и без того – красавица.
– Да уж, красивей некуда.
Коган вышел к калитке, щелкнул три раза фонарем. Вскоре вся группа, не замеченная посторонними, вошла в дом Анастасии Степко.
Глава седьмая
Настя перенесла керосиновую лампу в комнату, плотно зашторила окна, заперла дверь. Достала из печи чугунок с картошкой, принесла сала, солености. Для четверых здоровых мужиков – мало, но хоть что-то.
Офицеры принялись за еду. Настя все порывалась что-то спросить, но Коган прервал ее:
– Насть, я же просил не задавать вопросов. Скажи лучше: сможем мы сейчас поговорить с твоим отцом?
– Сейчас бесполезно, он как из лагеря вернулся, вечерами стал пить. А напьется – спит, не разбудишь. А на что он вам сейчас-то?
– Да у тебя, – Коган обвел взглядом комнату с одной спальней и лежанкой у печи, – для нас места маловато.
Женщина ответила:
– В хате – да, но есть еще сеновал. Там и брезент, и подушки есть, дам одеяло.
– Да тепло же сейчас, – улыбнулся Шелестов.
– Не скажи, вчерась было прохладно. Ныне потеплело, но все одно: без одеяла никак. Оно и от комарья спасает. Еще и мошкары этим летом больно много, раньше меньше было.
В сарай отправился Шелестов, Буторин и Сосновский, Коган остался спать на лежанке у печи.
Рано утром заявился отец Анастасии, Яков Михайлович Сабаров, предупрежденный дочерью.
Обнял Когана:
– Значит на свободе, Боря?
– Да уж, из лагеря в отпуск не отпускают.
– Это так. А к нам зачем, прости за прямоту?
– Дело есть.
– Сам-то что, опять в органах?
– Нет. Но дело важное, друг пропал, об этом поговорим позже, только прошу, Яков Михайлович, о нас не должен никто знать. Это в ваших же с Настей интересах.
Сабаров внимательно посмотрел на родственника:
– Мы не приучены в чужую жизнь лезть. Так что не беспокойся. Ну, где твои товарищи?
Коган позвал остальных. Сели за стол. Анастасия собрала завтрак.
– Кого потеряли, Боря? – спросил Сабаров. – Может, сыщем, хотя ныне люди все больше разъезжаются.
– Инженера одного, зовут Николаем, по отчеству Иванович. Фамилия вряд ли тебе что скажет.
– А как же без фамилии-то? Ты уж, Боря, либо выкладывай все, либо я тебе не помощник.
Коган посмотрел на Шелестова. Тот согласно кивнул.
Рассказали все, что знали о Маханове. Представили его обычным инженером, приезжал-де на похороны отца в Горбино и пропал. Ищем по просьбе жены, соседки Шелестова.
Сабаров внимательно выслушал майора, потом сказал:
– Об Иван Ивановиче Маханове я слышал – тот колхоз в Горбино поднимал. А о сыне ничего не знаю. А как он пропал-то?
– Да поехал из деревни в райцентр, а тут немцы налетели. В том месте как раз две машины встретились, ну летчик и сбросил бомбы. Трупы тех, кто ехал в машинах, нашли, а Маханова нет. Ушел, что ли, куда, а куда – неизвестно. Вот и приехали искать товарища.
– Когда это было?
– 22 июня, в воскресенье, когда немец напал.
– Не слышал я о том случае. Но, – старик хитро посмотрел на собравшихся, – кое-что странное в тот вечер произошло.
Офицеры переглянулись. Анастасия собрала со стола, прохромала в сени.
– Что произошло, Яков Михайлович? – спросил Шелестов.
– Может, имеет к Маханову отношение, а может, и нет. Мы с соседом Агафоном, щас его уже нет в Олевске, вечером того дня, как только схлынула ихняя авиация, переправились на тот берег. У нас гуси там паслись. Забрать надо было, пока не побили. Переправились, забрали гусей, их всего-то и было пять штук, пошли обратно к берегу. Глядь – одной лодки нету. Поглядели, а она на том берегу. Кто-то, видать, без спросу переправился. Ну Агафон сплавал туда, мою посудину перегнал. А на сиденье-то – капли крови.
