«– И что означают эти штрихкоды? Срок годности? Принадлежность владельцу?
– Владельца, происхождение и возраст «товара» – и время, когда девушку впервые… пустили в эксплуатацию. Татуировки сканируются и заносятся в компьютерную базу для отслеживания. Девушек отдают обычно на два года, за установленную сумму. По истечении этого периода их можно при желании обменять на новых…»
Он повесил пальто на спинку стула и присел.
– Далеко от дома забрались, – сказал он.
Переводчица передала его слова.
Девушка кивнула.
Мэддокс продолжал:
– Вы можете перестать говорить, когда захотите. Сразу скажите мне или дайте сигнал, вот так, – он приподнял руку ладонью к собеседнице.
Та выслушала переводчицу и кивнула.
– Вы не против, если мы запишем разговор?
Когда переводчица перевела вопрос, глаза девочки расширились от страха.
Мэддокс чуть подался к ней, говоря по-прежнему тихо и спокойно:
– Мы сделаем все, чтобы вас защитить, и чем больше информации вы нам дадите, тем эффективнее мы сможем обеспечить вашу безопасность. Запись разговора очень поможет упрятать ваших врагов за решетку.
Девушка что-то сказала по-русски, и переводчица объяснила:
– Она хочет знать, придется ли ей давать показания в суде в присутствии этих людей, если она расскажет о них под запись.
– Нет, это необязательно. Мы можем скрыть личность свидетеля, – пообещал Мэддокс. – О’кей?
Девушка кивнула, и только тогда Мэддокс выложил на стол диктофон и нажал кнопку. Загорелся красный огонек. Девушка смотрела на него как завороженная.
– Скажите, как вас зовут, – попросил Мэддокс.
Выслушав переводчицу, девушка поглядела на консультанта. Та кивнула.
– София Тарасова.
– Сколько вам лет?
– В этом месяце исполнилось семнадцать.
– А где ваш дом, София?
– Я из Новгорода, это в России.
– Ваши близкие в Новгороде?
Тарасова потупилась и покачала головой.
– А где ваша семья? Кому можно сообщить, что с вами все в порядке?
Девушка сильнее замотала головой.
Мэддокс кивнул. Она не только боится, но и очень стесняется. Позже он вернется к этому вопросу, потому что родные Софии наверняка сходят с ума от беспокойства.
– А как ты оказалась на яхте «Аманда Роуз»?
Девушка глубоко вздохнула и заговорила, не отрывая взгляда от трещины на столе. Переводчица передавала ее слова с русским акцентом.
– Я увидела в Интернете объявление о наборе моделей и позвонила. Мне сказали прийти по одному адресу в Новгороде. Там меня встретил фотограф, сделал снимки, предложил лакомства и воду. Он держался очень приветливо. А потом я проснулась в каком-то автомобиле типа универсала, но без окон. У меня все болело, потому что меня изнасиловали. У меня шла кровь. Мне дали воды, в которую, наверное, было что-то подмешано, потому что я снова заснула. Из памяти выпало много времени. Я не знаю, сколько дней я пробыла в том автомобиле. Меня привезли в Прагу. Я знаю, что это Прага, потому что слышала, как это сказал один из мужчин. В Праге меня держали в квартире, били и много раз насиловали разные мужчины. И давали наркотики. Я была прикована цепью к матрацу на полу, одежду у меня всю забрали.
Мэддокс сглотнул.
– В квартире были другие девушки?
– В моей комнате еще трое на матрацах и в других комнатах… Я слышала, как они плачут, иногда кричат. Я не знаю, сколько дней прошло – может, месяц, а затем нас набрали двадцать человек и погрузили в большой фургон. Ехали мы очень долго.
– Вас увезли те же мужчины, что доставили в Прагу?
– Нет, другие. Они говорили на русском диалекте.
– Сможете описать кого-нибудь из них?
– Не знаю, – София помолчала. – У одного был синий краб – здесь, на руке, татуировка, – она похлопала себя повыше запястья. – Нас привезли в портовый город и посадили на корабль.
– Что это был за город, не знаете?
– Русский. Может, Владивосток. Это название прозвучало, когда они переговаривались между собой, думая, что я в отключке от наркотиков.
Ответ София произнесла сама, на ломаном английском. Переводчица удивленно поглядела на Мэддокса.
– Помогайте, если понадобится, – тихо попросил он и снова обратился к Софии: – Вы говорите по-английски?
Тарасова кивнула:
– Немного. В школе учила.
– А что было за судно?
– Рыбацкое. Крабы. Ржавое, старое. Плохо пахло.
– Почему вы решили, что именно для крабов?
– Дедушка рассказывал. Он был рыбак, добывал камчатского краба. В Охотском море. Давно. Он рассказывал нам разные истории и показывал фотографии, как американские суда с Аляски забрасывали с борта квадратные ловушки, по одной за раз. В России сетки вот такой формы, – она обвела руками невидимый конус. – И забрасывают ловушки с кормы.
У Мэддокса застучало в висках: наконец-то конкретная и очень специфическая информация, которую можно проверить.
– Из гипотетического Владивостока вас двадцать человек повезли на краболовецком траулере?
София кивнула:
– Мы были в трюме. Без света. Много дней. Сильные шторма. Нас тошнило. Однажды ночью нас разбудили и велели надеть всю теплую одежду, какая есть, а затем связали руки, – София показала, как именно, сведя запястья. – Вывели на палубу. Рядом стояло еще одно судно. Очертания можно было разглядеть, несмотря на туман.
– Тоже траулер?
– Нет, грузовое. На палубе контейнеры, целая гора.
– Названия на корпусе не заметили? Какие-нибудь характерные детали у контейнеровоза были?
– Заметила, когда нас туда пересаживали. Мы перелезали через борт траулера в лодку, и нас отвозили на грузовой корабль. Там флаг Южной Кореи.
Сердце у Мэддокса забилось быстрее:
– Вы уверены?
– Да.
– А что еще удалось рассмотреть?
– Мало что. Темно, туман. Луны не было. Огни почти все погашены. Очень холодно. Ветер.
– На каком языке общалась команда южнокорейского судна?
– На своем, корейском. Иногда произносили русские слова.
Тарасова взяла стоявший перед ней стакан воды и сделала большой глоток. Мэддокс заметил, как у нее дрожит рука.
– Всех двадцать девушек пересадили с траулера на корейский контейнеровоз?
– Да, и еще перекладывали какой-то груз. Долго. Не знаю, что за груз, может, выловленный краб…
